Седое море сочится солью,
в закатном свете тревожно алой.
Пока вернусь я, пройдёт немало.
Ты сможешь ждать меня столько, Сольвейг?
Ни от отчаянья, ни от смерти,
ни от банальнейшей непогоды
не защитит ледяное сердце.
А ждать-то годы…
Ты сможешь столько, ты станешь верить?
Волна на берег выносит пену.
Она бездушна и неизменна.
И ты, свой взгляд устремляя в дали,
где ничего, кроме водной глади,
ужель не скажешь, чего мол ради
ушёл, уплыл, где искать, не знаю
Я умираю…
Мы, беззаботны и беспорточны,
уходим прочь от своих любимых,
как щепку крутит в воде проточной,
так крутит нас посреди стремнины
в житейских водах, где мы в угоду
нелепой моде, молве и свету,
то вглубь уходим, то дышим ветром,
то парус ставим не по погоде.
И, может, сгинем безвестно где-то,
удачу-птицу поймать не в силах,
и будут в чуждой земле могилы
никем слезинкою не политы,
и ни единой за нас молитвы
не прочитает священник древний
а, может, дом, где удача дремлет,
найдём однажды и постучимся.
Судьбы не зная, мы в путь струимся,
сверяя, щурясь, маршрут по солнцу.
У Сольвейг крутится веретёнце.
Она, как мойра, сплетает судьбы.
Вы ей не судьи.
За вашу верность
Другой монетой удача платит.
А ветер плачет по тем столетьям,
что мимо окон текут чредою,
пока ветра по ушедшим воют,
бросая в берег пригоршней волны.
Ну, Сольвейг, полно…