Он сидит в плетеном кресле
на колесиках, в саду.
Пожелать сумел бы если,
- предпочел гореть в аду.
Хоть до ада меньше года,
и больному по пути,
суждено пока природой
жизнь растения вести.
Он в задумчивости, словно,
и таращит вдаль глаза.
В памяти немало слов, но
он не может их связать.
Вслух сказать умеет с мая
только жалкое: «вот-вот»,
но его не понимают,
даже если смотрят в рот.
Что он думает - неясно
его собственной жене.
Все лечение напрасно,
и успехов в этом нет.
Вроде вел здоровый образ,
вроде опытны врачи,
не критичный, в общем, возраст,
- хоть с отчаянья кричи.
Года два назад он летом
мог зажечь с трибуны речь,
а теперь вот под запретом
от любых ненужных встреч.
И следит за этим строго
хмурый секретарь ЦК.
Посетителей немного,
смотрят, как на дурака.
Он врачебных предписаний
тихий и послушный раб.
Пред охраною и няней
он беспомощен и слаб.
Пьет таблетки и микстуру.
Как зверек, попал в капкан.
И проводит жизнь понуро
бессловесный истукан.
Постепенно умирая,
день-деньской сидит Ильич.
Мозг и тело пожирает
беспощадный паралич.