На кухне - сигаретный дым.
В гостинной - новые следы.
Ахматова на кухне варит чай.
Сияет полная луна,
и Бродский снова у окна
всё пишет, пишет что-то по ночам.
В прихожей - тёмные плащи.
Глаза и ореол морщин.
Второй этаж - а выше только Бог.
Дожди, стучащие в стекло.
А за обеденным столом
о чем-то спорят Гумилев и Блок.
Достали шахматы - давай!
И проезжающий трамвай
скользит железным брюхом по траве.
Повсюду - пепел и стихи.
И у Цветаевой духи
такие, что мутится в голове.
А за столом - берут аккорд.
И в слове каждом, как укор,
такая рифма, что бросает в дрожь.
И как-то пишется само.
И снова Лиличке письмо
глотает жадный, ненавистный дождь...
Второй этаж, и Бог - сосед.
Высоцкий почему-то сед.
Неловко разбивается бокал.
И с терпким привкусом вина
как блажь и каторга она -
желанная и честная строка.
Она - и боль, и гнев, и бред.
Она - в дыму от сигарет.
И нечего придумывать сюжет.
Так много - не постичь уму.
И новый стул дают тому,
чей лифт застрял на этом этаже.
Чужих в квартире - ни души.
Вокруг - лежат карандаши.
И слово, будто шелковая нить.
На кухне - абажур и чай.
И разговоры по ночам.
И место встречи - сложно изменить.