Выходи и уткнись в жестяное осеннее утро,
сердобольно тебе, ничего не поделаешь с жестью,
поднимаешь лицо к небесам, где Велик или Мудр,
или то и другое, кричишь: Слышишь, Господи! Здесь я!
подключай свой зашкаливший ночью вольтаж от молитв,
от стояния у окон-икон, от молящихся крыш,
чтоб никто в эту ночь без молитвы на крышу не вышел,
тот, кто знал напоследок, что ты не услышишь, раз спишь.
Ничего нет страшнее, чем крыша, с которой взлетели,
одиночно ль, попарно ль, связав голубые запястья.
Где ты был и куда ты смотрел, если эти посмели
оттолкнуться от крыши, взлететь ненадолго, упасть ли..
Ты горюешь за них, прежде чем не простить им полёта?
Не отпеть их, крещённых, и в землю со всеми - нельзя.
А они, дураки, захотели узнать: как летят самолёты,
или птицы летят, по твоим, слышишь Бог, небесам…