Мне было страшно выйти к образам.
Своим безумствам подрезая крылья,
переступая через "Аз воздам!"
и тенью прочь от всякого насилия.
Не понимая истины простой -
что всяк живет, в матерь не углубляясь.
Ход колеса не просто холостой,
а в тине дней налипших, надрываясь,
выбрасывает вверх комочки снов
и сгустки и протухшую усталость...
И хруст костей и шмяканье мозгов
и бульканье не рассчитавших малость,
свалившихся в семь грязных жадных ртов
и утопивших всех, кто шел по кругу.
Кто эстафету передал не другу
и не врагу и не копавшим ров.
А тем, кто сел играть в свои "грехи".
И, вынимая карту вожделенья,
сквозь слезы хохотал, слагал стихи.
И знал, что нет для грешного спасенья.
Мне было грустно в трусости своей
и одиноко в опустевшем храме,
пытаясь отыскать среди "гостей"
таких как "я", но схожего делами.
И хмурились вослед мне образа
немым, но понимающим укором.
Сколь не храни из века зеркала,
им суждено разбиться. Коридором
я ухожу все дальше от себя
и, приближаясь к финишу игры,
меняюсь и карабкаюсь не зря.
Поэзии принявшая дары.