Стоит еще раз подчеркнуть те факты, о которых сообщалось в предыдущей лекции. В 1928 году, а именно в это время происходит действие романа, хотя впрямую об этом не говорится, в Советском Союзе с большой помпой отмечалось столетие со дня рождения Чернышевского. Чернышевский был любимым писателем Ленина, который признавался, что именно роман «Что делать?» превратил его в убежденного революционера. Несмотря на низкопробность, этот роман продолжали почитать как памятник не только в СССР, но и в эмиграции. Чтобы низвергнуть этот памятник, требовалась настоящая литературная смелость.
И Набоков решил, что в его будущем романе, писатель Федор должен написать биографию Чернышевского так, чтобы она скрупулезно следовала проверенным фактам и в то же время ломала бы декорацию жанра и официальный апофеоз советского литературоведения. Жизнеописание Чернышевского должно показать, что Федор так же дерзок духом, как и его отец, и одновременно не имеет ничего общего с Сириным, чья проза всегда была чистым вымыслом. Оно позволит Набокову отдать дань русской литературной традиции и изгнать мрачных бесов как правой, так и левой цензуры; оно даст возможность выявить изъяны философии утилитарного материализма и противопоставит ей метафизику; его язвительная пародийность, сопряженная с трагическими нотами, должна уравновесить возвышенный тон рассказа Федора об отце и своей счастливой жизни.
Ранее мной было сказано, что «Дар» - это своего рода симфония Любви, но после рассмотрения двух глав ее пока не видно. И только в начале третьей главы в новой квартире Федора на Агамемнонштрассе, 15 появляется на авансцене романа падчерица хозяина квартиры, собирающаяся утром на работу. А Федор еще лежит в постели в своей комнате, отчетливо различает доносящиеся звуки, и пытается сочинять стихи.
"Довольно часто теперь он день начинал стихотворением. Лежа навзничь, с первой, утоляюще вкусной, крупной и длительной папиросой между запекшихся губ, он снова, после перерыва почти в десять лет, сочинял того рода стихи, которые в ближайший же вечер дарятся, чтобы отразиться в волне, вынесшей их. <…> Он был исполнен блаженнейшего чувства: это был пульсирующий туман, вдруг начинавший говорить человеческим голосом. Лучше этих мгновений ничего не могло быть на свете. Люби лишь то, что редкостно и мнимо, что крадется окраинами сна, что злит глупцов, что смердами казнимо; как родине, будь вымыслу верна. Наш час настал. Собаки и калеки одни не спят. Ночь летняя легка. Автомобиль, проехавший, навеки последнего увез ростовщика. Близ фонаря, с оттенком маскарада, лист жилками зелеными сквозит. У тех ворот – кривая тень Багдада, а та звезда над Пулковом висит."
Уже полдень и Федор отправляется по частным урокам, а после них пойдет вечером на свидание.
"Ожидание ее прихода. Она всегда опаздывала – и всегда приходила другой дорогой, чем он. <…> Под липовым цветением мигает фонарь. Темно, душисто, тихо. Тень прохожего по тумбе пробегает, как соболь пробегает через пень. За пустырем как персик небо тает: вода в огнях, Венеция сквозит, – а улица кончается в Китае, а та звезда над Волгою висит. О, поклянись, что веришь в небылицу, что будешь только вымыслу верна, что не запрешь души своей в темницу, не скажешь, руку протянув: стена."
И только спустя десять дней после знакомства читатель узнает имя возлюбленной Федора Константиновича. Так с переездом на новую квартиру в его жизни появляется Зина.
"Особого безволия он в ней не замечал, а замечал смесь женской застенчивости и неженской решительности во всем. Несмотря на сложность ее ума, ей была свойственна убедительнейшая простота, так что она могла позволить себе многое, чего другим бы не разрешалось, и самая быстрота их сближения казалась Федору Константиновичу совершенно естественной при резком свете ее прямоты. Дома она держалась так, что дико было представить себе вечернюю встречу с этой чужой, хмурой барышней, но это не было притворством, а тоже своеобразным видом прямоты."
В перерывах между частными уроками Федор заходит в русскую книжную лавку и там обнаруживает статью о Н.Г. Чернышевском в советском шахматном журнале. Уже дома, прочитав статью, он загорается идеей написать биографию Чернышевского, и вскоре в гостях у Александров Яковлевичей говорит им об этом. Это решение стало своеобразной, затянувшейся реакцией после прочтения статьи в журнале.
"А как-то через несколько дней ему под руку попался все тот же шахматный журнальчик, <…> пробежал глазами отрывок в два столбца из юношеского дневника Чернышевского, пробежал, улыбнулся и стал сызнова читать с интересом. Забавнообстоятельный слог, кропотливо вкрапленные наречия, страсть к точке с запятой, застревание мысли в предложении и неловкие попытки ее оттуда извлечь (причем она сразу застревала в другом месте, и автору приходилось опять возиться с занозой), долбящий, бубнящий звук слов, ходом коня передвигающийся смысл в мелочном толковании своих действий, прилипчивая нелепость этих действий (словно у человека руки были в столярном клее, и обе были левые), серьезность, вялость, честность, бедность – все это так понравилось Федору Константиновичу, его так поразило и развеселило допущение, что автор с таким умственным и словесным стилем, мог как-либо повлиять на литературную судьбу России, что на другое же утро он выписал себе в государственной библиотеке полное собрание сочинений Чернышевского."