Опубликую и здесь, тем более что фрагмент тут уже был.А почему сегодня, думаю, понятно.
Когда едешь в поезде к далёкому южному морю или к огням шумного города, путь лежит мимо больших и малых станций. На самом крохотном полустанке живут люди, и судьбы их летят мимо твоей судьбы вместе с грохотом колёс. Но иногда поезд останавливается, и ты невольно вглядываешься, вслушиваешься, замечаешь то, на что не обратил бы внимания, равнодушно скользя мимо.
Станции есть не только на крупных железных дорогах, даже узкоколейка ведёт от одного посёлка к другому. Узкоколейные железные дороги начали строить, как и ширококолейные, в XIX веке, но чуть позже. Сейчас они уходят в прошлое, оставив свой след в истории техники, промышленности, да и всей человеческой жизни.
В моей жизни узкоколейка тоже оставила след, и самое странное – след этот с годами делается всё значительнее для меня…
***
В 80-х годах мы с мамой решили разузнать, как добраться до Сергея, одного из моих старших братьев. Название посёлка, куда его отправили работать, нам было известно, но больше ничего рассказывать брат не захотел. На все расспросы махал рукой – мол, зачем вам…
Мама очень беспокоилась, поэтому мы отправились для начала в районную автостанцию, чтобы навести справки. Кассирша долго думала, звонила в диспетчерскую, потом посоветовала нам обратиться в железнодорожные кассы. В кассах предложили доехать на поезде до следующей станции, а там уже разведать дальнейшую дорогу в автокассе. Так мы и сделали. После получения справок мы с трудом втиснулись в автобус на Пуксоозеро, а дальше нас ждала узкоколейка. Забравшись в набитый людьми вагон, мы наконец поняли, что едем в зону.
Наш Плесецкий район – это не только космодром, но и множество лагерей. Сейчас их стало меньше, а тогда мы с ужасом всматривались в окна, где маячили вышки с часовыми да колючая проволока, слышали от попутчиков непонятные названия-номера станций. Когда мы спросили, долго ли ехать до нужного нам посёлка с названием Дальний, попутчики тут же назвали его номер и сообщили, что ехать надо до самого конца. Мама схватилась за голову: «Да куда же его занесло?!!»
Разумеется, мы знали о существовании лагерей в районе, но чтобы их было столько…
Поезд прибыл в посёлок Дальний ночью, но, к счастью, к поезду приходил автобус. В автобусе тоже было полно народа, но всё-таки мы сели и через час добрались до общежития, где жил Сергей. Он не спал и крайне удивился нашему ночному вторжению.
Назавтра мы слегка очеловечили его холостяцкую комнату, а ночью сели в обратный поезд. Мама ахала, ужасаясь увиденному: множеству лагерей и вышек, бесконвойникам в чёрных ватниках, встретившихся нам в посёлке, а главное – тому, что Сергей работал в вечерней школе для зэков.
- Мог бы работать в областном архиве, я договорилась уже, а он: «Я сам решу!» Вот и решил…
Я молчала, вспоминая сиротливую фигуру брата у поезда – он провожал нас и, хоть отмахивался от наших слов, но, казалось, тоже был обескуражен новым назначением.
Тем не менее в Дальнем Сергей прожил ещё несколько лет, пока власть, повинуясь веянию времени, не принялась сокращать количество зон. Школу прикрыли, а вслед за ней и посёлок, и брату пришлось перебраться на новое место, в Сезу.
***
…К лесному посёлку, где он теперь работал, тоже вела узкоколейка. Но эта дорога была совсем не страшной. Чистый маленький поезд, ягодники, грибники, рабочие – всё это было хорошо знакомо. В уютном посёлке, расположенном рядом с высоким холмом, имелось самое необходимое для жизни – почта, школа, магазины, медпункт, клуб, и даже с директором школы мама, как выяснилось, была давно знакома. Римма Николаевна, смеясь, рассказала, как они встретились с Сергеем:
- Я только из леса пришла, сижу дома на полу, грибы чищу. Стук в дверь, мужчина входит. Я думала, что опять пожарник или ещё кто. Не встаю – надоели они уже, да и устала. Он говорит: «Я к вам в школу». Ну, я продолжаю своё думать, киваю: сейчас. А он: «Да вы встаньте, встаньте». – «Да вы говорите, что надо-то». «Нет, вы встаньте! Я учителем истории направлен к вам». – «Ну, тогда встану!» Учителей-то у нас часто не хватает, школа маленькая…
Весело она говорила и о разных школьных проблемах – денег выделяют мало, хорошо, муж – учитель труда, что-то починит, дети тоже разные, но жить можно. Однажды школу утром открыла, а внутри два мужика. Зоны рядом, вот ночью двое откуда-то и прибрели, забрались в школу и уснули. «А чего, - говорят, - у вас на двери написано «Добро пожаловать»? Мы и пожаловали». Моложе тогда была, даже не испугалась…
В этот раз мы уезжали домой с лёгким сердцем. Брату была выделена в посёлке хорошая двухкомнатная квартира, лес рядом, ягоды – брусника, голубика, морошка – в двух шагах, речка маленькая, зато озёра недалеко – можно рыбачить.
После этого каждый год я приезжала к Сергею то одна, то с племянниками, наводила порядок, журила брата за его отсутствие. Мы купались, ходили на рыбалку, за грибами, поднимались на холм, чтобы полюбоваться сверху посёлком и лесами вокруг него, а позднее и просто позвонить – на высоте пробивала мобильная связь.
С середины девяностых я стала реже бывать у брата. Зарплаты задерживали, часто приходилось брать в долг, мама переживала, плакала, болела. Она разом состарилась после смерти отца – он умер в 99-м.
У Сергея тоже многое переменилось. Он стал директором школы после ухода Риммы Николаевны на пенсию, проблем у него прибавилось, и каких проблем… Государство наше и раньше не торопилось выделять средства на содержание маленьких школ, теперь же и вовсе перестало. От школы ежегодно отщипывали по классу – детей рождалось мало. Вскоре осталась лишь начальная школа.
***
…Приехав в лесной посёлок вскоре после смерти мамы, я не узнала его. Начальную школу – брат умолчал об этом, чтобы не тревожить нас, – закрыли. Последние несколько лет брат работал её хранителем. А как можно назвать человека, который на свои деньги - других давно не выделяли – покупал мел, гвозди, вёдра, краску, приколачивал сломанное, менял обветшавшее?..
Лесоразработки в том краю почти прекратились – вывоз неудобен, только по узкоколейке, затем перегрузка, переправка через реку… Поезд, состоящий теперь из одного вагона, ходил не три раза в день, как прежде, а два раза в неделю. Без электричества в посёлке сидели иногда неделями – на ремонт линии не выделялось средств. Закрылись медпункт, клуб, почта. Люди стали уезжать в другие места.
Процесс естественный, но до предела ускоренный произошедшими в стране переменами. В посёлке остался один магазин и меньше сотни жителей. В основном старики.
На ранее многолюдной улице на месте новеньких двухэтажек стояли два скелета с провалившимися крышами (что растащено, что выбито), а в последнем двухэтажном доме ещё чуть теплилась жизнь. В двух подъездах, вместе взятых, жило пять человек. В двенадцатиквартирном доме… Средний подъезд, уже нежилой, зиял выломанными рамами. Не было больше в посёлке пилорамы, поэтому каждую ненужную (оставленную доску) тут же уносили. А то ведь и на гроб порой не найти…
Увидев всё это, я взмолилась: «Уезжай ты отсюда! Домой возвращайся! Школа-то уже закрыта!» «Нет! – сказал брат. – Я слово себе дал: не дам разрушить школьное здание». Я поговорила-поговорила, да и замолчала. Потому что понимала, какая часть души вложена…
Ходил он к брошенному зданию школы каждый день. Осматривал, нет ли где урона. Особенно после праздников, когда приезжали гости, молодёжь. Обходил, заколачивал, чем придётся. Тут уже не до красоты...
В день моего отъезда подошли мы вместе с братом к школе, постояли. Ещё торчат столбы на месте волейбольной площадки, не совсем зарос травой стадион, тянутся ввысь берёзы, когда-то посаженные школьниками, но окна и двери здания, рассчитанного на две сотни учеников, заколочены досками. Застенчиво улыбнувшись, брат признался: «А знаешь, я ведь к первому сентября даже кабинет один приготовил... Пришёл первого, посидел там… нет, не с бутылочкой… стопку потом выпил, дома. Так, с лимонадом…» Произнося эти слова, брат подошёл к школьной двери, потрогал её рукой, помедлил…
А у меня, стоящей позади него, сердце разрывалось от боли. Я вскоре должна была уехать домой, а он – остаться. Остаться - последним хранителем заброшенной школы в умирающем лесном посёлке…
***
В следующий раз в посёлок я отправилась спустя две недели после смерти брата. Он приехал к нам по обыкновению летом и утонул за два дня до отъезда, переплывая реку…
Надо было прибрать его квартиру, взять некоторые вещи, фотографии, книги. Хорошо, что я ехала не одна, а с родственниками. Одной бы мне это не выдержать…
Накануне я позвонила Римме Николаевне. От Сергея знала, что она очень больна, почти не может ходить и скоро её заберёт к себе дочь. Голос у Риммы Николаевны, однако, был бодрый, прежний. Оказалось, что о случившемся она и другие жители посёлка уже знают.
По дороге к дому, где жил брат, мы с сестрой заглянули в магазин, прикупили продуктов и попросили продавщицу, чтобы она сообщила жителям посёлка: мы ждём их на следующий день помянуть Сергея.
В посёлке оставалось меньше полусотни человек. Пришли все, кто смог. В основном женщины. Прежде всего они принялись расспрашивать нас, как случилось несчастье. Одна из женщин вздохнула:
- Мы вот всё думаем: зачем он раньше сюда не уехал. Может, не случилось бы ничего.
- Здесь-то бы умер, так и на могилу бы все сходили. А теперь и не сходишь… - подхватила разговор другая.
Я кивнула головой. Брат как-то раз во время прогулки показал на ветку узкоколейки, уходящую от основных путей: вот где хоронят у нас, на поезде и везут, тракторов и машин здесь нет.
Единственный мужчина, пришедший на поминки, протянул мне смятую бумажку:
- Цветы купите, пожалуйста, Сергею Владимировичу на могилу. Здесь не купить…
Женщины заговорили, перебивая друг друга:
- Кто теперь нам зимой до реки будет дорогу чистить? Снегу нападёт, он ведь до самой реки дорогу пророет, прорубь сделает. Мы воды и наберём.
- А кто за школой-то будет смотреть? Ведь он и дорогу к ней расчистит, а на выборы или на 8 Марта натопит, намоет, мы и соберёмся, у нас и праздник.
- А дрова-то, ещё когда школа работала, какой-то год не привезли, так он сам напилил и к школе на тачке подвёз…
- А я-то ему всё хотела сказать: вы один, Сергей Владимирович, я одна, давайте вместе жить. Хотела, да не решилась…
Люди сидели, поминали брата добрым словом, и на сердце становилось легче, словно кто-то гладил его тёплой мягкой рукой. Мы одарили их на память о брате, чем могли: отдали его картофельные участки, дрова, заготовленные на зиму, – здесь каждый заботится о себе сам...
- Больно вы уж много всего оставляете, - пожурила нас Нина Григорьевна, строгая соседка Сергея. До этого приезда я ни разу не разговаривала с ней. Брат побаивался соседку, ругается, мол, что дети часто к нему ходят, грязи в коридоре много. Зная нелюбовь брата к порядку, я не удивлялась, но старалась обходить её стороной.
Из окна кухни, выходящего на двор, я видела, как строгая соседка трудилась с утра до ночи: кормила скот, заготовляла сено, носила дрова, стирала. Сухонькая, невысокая, она всё время находилась в движении.
Она и встретила нас по приезде у дома, дала недостающую посуду, стулья для поминок, за любым советом мы обращались к ней. Глаза её лучились добротой и непритворным участием, и мне казалось, что я знаю её давным-давно, так же давно, как и своих односельчанок.
…После поминок зашли к Римме Николаевне: она могла передвигаться только по дому, толкая перед собой стул. Зимой печки у неё топил Сергей, теперь за ней приглядывала Нина Григорьевна. Она и сейчас была здесь. Когда сели за стол, Нина Григорьевна призналась:
- Ругалась я, конечно. Они, ребята-то, один раз к нему достучаться не могли, ушёл куда-то – в окно камнем кинули, разбили, конечно. Вот и ругалась. Добрый он, мягкий. В общем, берегли мы его…
- Мне-то, когда сына не стало, он вместо него был. Дров-то столько наносит… Теперь вот надо ехать, обживаться на новом месте. Лето прошло… - вздохнула Римма Николаевна.
Посидели, поговорили, простились…
Потом обошли посёлок, поднялись на холм – сколько раз мы бывали здесь с братом… Посмотрели на посёлок с высоты, спустившись, сходили в школу, прошли по ней, закрыли плотно все двери, постояли на школьном дворе. На мостовой я рассыпала зёрна – пусть к школе слетятся птицы…
Наутро мы уехали, а последние жители посёлка остались со своими судьбами, заботами, бедами.
С тех пор прошло несколько лет. Я часто думаю: как живётся людям, сколько их в посёлке теперь, ходит ли по-прежнему поезд – ведь другой дороги оттуда нет. Можно, конечно, позвонить. Иногда я даже подхожу к телефону, беру трубку, но какая-то неведомая сила удерживает меня от звонка…