Жил был на севере мальчик Сашенька. Всегда был умен, ловок и остроумен, отчего имел множество, так называемых, друзей, почитателей и просто знакомых. В своем забытом богом городишке, на своем не самом благополучном районе он был таким себе франтом, покорителем девичьих сердец и уважаемым товарищем среди мальчишек. И хоть, как многие не в себя умные дети, он не сразу научился ладить со сверстниками, вскоре взял шефство над ними и катался как сыр в масле из одной постели в другую. Был вольным и не признавал привязанностей, хотя сам являлся прочным узлом, вокруг которого все и заворачивалось. Психологию местных он знал на зубок, в совершенстве владел теорией игр и манипуляций, отчего мог не бояться пропасть, хоть в карманах его гулял сквозняк. И все бы ничего. Да настолько он хорошо понимал всех этих людей вокруг, что воротило от них, и мечтал лишь о том, что б найти друга. Друга. Да такого, от которого не было бы противно. Который был бы чист душой, самодостаточен и умен. Да, умен. Это качество Александр ставил во главе угла. И хоть его матушка вечно твердила ему, что ум второстепенен, главное это намерение и духовность, Сашенька мыслил, что намерения могут меняться всю жизнь, а Ум либо есть либо нет, за духовность так дело и вовсе интимное, настолько интимное, что Саша даже не знал случалась ли она хоть с кем-то из его окружения. Развитость и бойкость не по годам, еще совсем юнцом, заводили его в такие компании, в которых приличным мальчикам не место, однако, даже будучи самым младшим там, он был горд, холоден и всегда желаем.
Зависимость от декадентских веществ работила его, а душевное одиночество топтало и унижало, будто Он, бесстрашный мальчик, рассчитывающий только на себя, с не прикрытой ничем/никем спиной не может обойтись без родства, иначе душа его завянет, да как же может быть такое. Как же взращенный безразличием мальчик, который играл в снежки с самой смертью, мог проникнуться к кому-либо... Нет. Сама идея найти близкого человека, который был бы на ровне, обречена. Главенствовать Сашеньке над отбросами всю жизнь, существовать чайкой жрущей из общих помоек, которая лишь ночами, пока не видят сородичи, летит далеко ввысь, настолько высоко, что каждый раз рискует не вернуться.
Но, однажды, проходя мимо отхожей ямы, Саша увидел необычайно прекрасного утенка. В толк не бралось, как такое утонченное существо с внимательными и печальными глазами, могло оказаться тут, в самом убогом месте, которое только можно было представить. Мальчик подошел поближе. Долго рассматривал птицу, размышлял об ее горделивой манере плавать среди того о чем и говорить стыдно.
Не без усилия Сашенька склонился над ямой и спросил:
- Что же ты здесь забыл, утенок?
- А ты? - с вызовом ответил тот.
- У тебя есть крылья и ты можешь лететь куда пожелаешь, но сидишь в полном дерьме. А я просто мальчик, который хочет выжить, у меня нет крыльев, но есть смекалка. Я, конечно, не сижу в отходах, но всегда нахожусь рядом.
- Ты мнишь о себе слишком много, мальчуган. Я могу лететь куда угодно, но кто кроме меня, по доброй воле, может остаться тут? Вот ты бы остался?
- Ну нет, конечно. Я бы летел, летел... Но мальчики более прихотливы в жизнеобеспечении, нежели утки.
Так они проговорили всю ночь, затем еще одну и еще. В какой-то момент Сашенька понял, что перестал чувствовать смрад, а стал чувствовать то самое духовное родство о котором мечтал с детства. Вся его прошлая жизнь, все люди, что окружали его, показались такими незначительными и далекими, всё стало неважным и то, на чем он строил всю свою жизнь, оказалось так легко оставить.
Саша взял утенка на ладошку и пошел прочь.
Они нашли приют в какой-то недостройке. Ни холода ни голода не чувствовалось, настолько пронзительной была их связь, что даже порочные зависимости мальчика вскоре забылись.
Одно волновало Сашку. Почему утенок не соглашался отмыться. Все дерьмо в котором он водился осело на нем, засохло, запах смердел. Но тот на отрез отказывался окунаться в чистый водоем, презрительно отрицал чистоту.
- Понимаешь, Саша - говорил он - это все через что я проплыл, что пережил... Это и есть я.
Но Саша не понимал. Ему и самому раньше приходилось бывать в таких притонах, из которых чистыми выходят лишь покойники, но он всегда до крови тер свою шкуру, что бы не пропитаться этой вонью и нечистотами, потому как уж точно не ассоциировал себя с окружающим, видел себя на порядок выше, имел брезгливость, отчего при любых обстоятельствах и дислокациях был чист как младенец Иисус.
Неопрятность утенка беспокоила Саньку. Он пытался облить его чистой водой, но тот улетал, и дабы не потерять близкого, которого с таким трудом нашёл, мальчик оставил эти попытки. Смирился. Привык к смраду, к засохшей грязи на перьях, из-за которой утенок уже с трудом взлетал. Полюбил его такого каким нашел, отказался от осуждения и претензий. Просто находился рядом.
Однако, не только он хотел быть рядом с утенком. На его помойный запах слетались стаями мухи. Это было отвратительно и тошнотворно. И если это не унижало самого утенка, то от чего-то ужасно унижало и ранило мальчика.
- Прошу, смахни крыльями этих навозников! Это омерзительно! Ты так умен, так необычаен, почему ты позволяешь этим насекомым сидеть на себе?
- Это мое существо. И мухам оно нравится, значит они что-то да смыслят, не так ли? Ведь тебе я тоже нравлюсь.
И Александр, конечно, замолкал.
Изворотливость утенка помогала ему отбиваться от вопросов, но спасала ли она его от ответов, которые он знал сам перед собой? Не известно.
Шли годы. Утенка становилось все сложнее различить внутри этого кокона из мух, засохшей грязи и коросты. Мальчик сидел поодаль, наблюдал. Все меньше они беседовали, так как это становилось практически невозможно. Стоило утенку открыть клюв как мухи шныряли туда и оттуда, да и жужжали они так, что он уже практически не различал Сашину речь. Вскоре, вокруг утенка, в результате его жизнедеятельности, образовалась гнилостная лужа, от которой он не желал открещиваться и потому сидел в центре с гордым видом, с каждым днем увеличивая свою территорию. Он давно уже забыл про мальчика, ведь каждую минуту существа невысокого полета сгущались над ним все плотнее, расхваливали его образ жизни, запах и цвет, провоцировали его гордыню на новые и новые испражнения. Как не старался Сашенька, не мог образумить маленького грязного утенка. А любовь к этому птенцу не давала быть с ним решительно грубым, настолько, что бы вытянуть того из этой навозной сбруи. Без нее бы утенок остался нагой, вероятно, это его пугало больше, чем случившееся существование. Да и кто такой этот мальчик Саша, что бы нарушать ход событий и кого-то учить.
Сашенька помнил тот момент, когда в первый раз окончательно не смог докричаться до утенка. Он долго ждал ответа среди жужжания мух. В какой-то миг ему даже показалось, что те съели утенка. И вот он, юный, красивый мальчик сидит в углу на бетонном полу возле копошащейся горы мух и червей. От этого осознания Саша чуть не расплакался. Ему казалось, что его жестоко обманули, что он сам себе придумал утенка, хотя была только навозная куча.
Мальчик встал. В последний раз окликнул утенка и, удостоверившись в отсутствии ответа, пошел прочь. Теперь ему уже больше всего на свете хотелось не иметь друга, а отмыться и соскрести запах, который ассоциировался не с милым утенком, но со стаей мух.
Остальные годы свои Сашенька провел в одиночестве, окружив себя фумигаторами и липкими лентами, рисуя в блокноте листок за листком по памяти желтенького утенка.