Тот город призраков, в котором я провёл
шестнадцать лет, почти не замечая
его истории, в котором чёрный ствол
большой трубы дымился, засыпая
домишки сажею, а в голосе ворон
звучала неподдельная картавость
сынов Израиля, стоит, как Парфенон,
подкрашенный под праздники на малость.
На тысячи подобных городов,
расползшихся по площади Ойума,
похож он не наличием часов
на башне ратуши, а двуязычьем шума.
Почтенных обывателей – в быту
беспечных украинцев, пожелавших
свободою наполнить пустоту
сознания; и русских, отстоявших
не только право слова, но и храм
для греческого Бога. В этом мире
ничто нельзя расставить по местам,
как ставят мебель в собственной квартире;
а значит, можно только наблюдать
за тем, как человек, меняя норму
своей ничтожности,- умеет одевать
действительность в застиранную форму
навязчивых идей. И город тот,
участником подобных начинаний
бывал не раз. А та, что в нём живёт
забыла боль моих переживаний...