Мужчина неопределённого возраста в поношенной военной форме с двумя орденами на груди сидел на обочине тротуара. Морщинистые руки лежали на коленях, тёплый июньский ветерок ласково гладил его по седым волосам, выбивающимся из-под старенькой кепки. На невысоком каменном бордюре стояла обычная картонная коробка из-под бумаги для ксерокса, на дне которой весело поблёскивали монеты.
Мужчина давно не носил часов, но точно знал, что время обеденное: солнце в лазурном небе стояло высоко, а люди спешили в кафе и магазины. Молодой человек в дорогом костюме и начищенных до блеска ботинках уже возвращался на рабочее место – в преуспевающей компании не принято было опаздывать. Глядя поверх головы сидящего нищего, он небрежно бросил в коробку слежавшуюся и потемневшую на сгибах сотню. «Как можно было так опуститься? – недоумевал юноша, не слушая благодарности старика. – Уверен, со мной такого никогда не случится. У меня престижная работа и большие перспективы. Говорят, наш начальник тоже часто подаёт нищим. Жаль, что он не видел меня в этот момент…»
Пожилая женщина в чёрной косынке молча положила в коробку несколько монет. На днях погиб её единственный сын: полицейский не вернулся домой с очередного дежурства. Никогда прежде не подававшая милостыни, она, погрузившись в глубину своего горя, вдруг начала замечать чужую нужду и несчастья.
Стильно одетая блондинка уже готова была пройти мимо, но её остановила тихая фраза: «Подай, дочка…» В последний раз своего отца она видела, когда тот поспешно собирал вещи, уходя к другой женщине. С этого момента «дочкой» её называла только мама… Неожиданно даже для себя, девушка выгребла из маленькой сумочки всю мелочь и, не считая, высыпала в ладонь нищего. Быстро отвернувшись от него, она пошла прочь. В её глазах стояли слёзы…
Девочка в лёгком спортивном костюмчике, на вид лет семи, беззаботно бежала к подружке в соседний двор. Нищего она даже не заметила.
Подполковник с тронутыми сединой висками разглядел на груди сидящего старика афганскую медаль «За Отвагу» второй степени и ещё одну, которую в народе называли «Спасибо, что ушли». Перед его глазами снова пролетел первый год службы: он, восемнадцатилетний призывник, попал в Чечню. Его воспоминания были страшнее кадров любого документального фильма: короткие, захлёбывающиеся автоматные и несмолкающие пулемётные очереди, взрывы гранат и летящие осколки металла, стоны раненых, хрипение и проклятия умирающих однополчан… Офицер подошел к старику и, протянув купюру, негромко попросил: «Выпей, отец, за тех, кто не вернулся…»
Солнце клонилось к закату. В большинстве государственных учреждений закончился рабочий день, и специалисты разных профессий расходились по домам. Мимо, смеясь, куда-то спешила группа студентов. В парки и на детские площадки направлялись мамы и бабушки с весело гомонящими детьми.
Сегодня их было много: задумчивые, грустные, раздраженные и улыбающиеся люди для старика привычно слились в одну безликую массу. Не торопясь, он сложил купюры и монеты в глубокий карман и побрёл к вокзалу. Там, возле железнодорожных путей, перед павильоном с наглухо забитыми окнами уже стояли такие же, как он, оборванцы: мужчины с испитыми лицами и потемневшими от курева пальцами, женщины в бесформенных платьях и безразмерных кофтах, подростки в одежде явно с чужого плеча.
Дождавшись своей очереди, нищий вошёл внутрь и выложил на стол перед крепким парнем в джинсовом костюме всё, что заработал за день. Пересчитав деньги с привычной быстротой, тот удовлетворённо кивнул: «Молодец, старик, хорошо работаешь. Завтра пойдёшь на старое место, ближе к метро. Понял? Тогда следующего зови».
На стол легли три помятые купюры, которые нищий крепко зажал в руке. Он отправился к ближайшему киоску на остановке и купил у знакомой продавщицы пачку крепких дешёвых сигарет. Присев на скамейку, он закурил. Вокруг медленно сгущались летние сумерки. Завтра его, потерявшего семью и жильё, а вместе с этим и радость жизни, рано постаревшего, ждал ещё один обычный день: нескончаемый, полный людского презрения, снисхождения и безразличия.
С. АЛЕКСАНДРОВ