Много лет плачут старые плиты
В опоясовшей рощу ложбине.
Потому что давно позабыты,
И бессрочно лежат на чужбине.
Роща старая так благолепна,
Так строга и светла несказанно,
Закрестована,каменно - склепна-
Как на ранних полотнах Сезана.
Сторожат вековые деревья,
Вечный сон, но наморщил свой лоб я -
И какая ж душонка, пся кревья,
Своротила простые надгробья?
И скатили их в голый овражек,
Прямо в грязь, прямо в скользкую глину,
Так кощунственно - как на продажу.
Для чего они гнули здесь спину?
Офицеры, князья голубые...
Рядом с ними простые солдаты.
Почитаемы званья любые -
Все чины здесь сравнялись и даты.
Из страны, из голодной и рваной,
Где картавил Великий Мессия,
Уплывали судов караваны,
Навсегда покидая Россию.
И двуглавый сложил свои крылья -
Не лететь ему вслед эмигрантам.
Кем они были здесь? - Белой пылью,
Подзаводом московским курантам.
Их волной, словно белую пену,
К берегам равнодушным прибило,
А потом смыло в грязную Сену,
И затем постепенно убило.
Паранойя,тоска,ностальгия -
Вот их спутники, вот их проклятье!
В церкви батюшка без панагии,
И невеста без белого платья.
Вот поплыл перезвон колокольный
В тишине затянувшейся ночи.
Вы идете дорогой окольной,
И беду вам созвездья пророчат.
В бесконечность плывут эти звуки -
Не земны, грустно - сентиментальны,
И полны взгляды искренней муки,
И не бритые лица брутальны.
Вновь царапают ноты пространство,
Застревая в обугленных ветках.
На Сен - Сюльпис подспудное пьянство,
И дрожат огоньки в сигаретках.
Почернели их лица от дыма,
Кто - то спит - ему родина снится...
Необъятна и неохватима,
Расплескалась над миром зарница.
Цвет зарницы - пронзительно - красный.
Покраснели их лица и души.
И шагать им дорогой опасной -
Старый мир по кирпичику рушить.
Как давно вел крамольные речи,
Бывший сотник с худого помоста?
Мол, погрязли в крови человечьей,
Мол, нужна революция просто?
С гулом вскрылись багровые реки,
Забурлила Великая Смута,
И земля,смежив сонные веки,
Вознеслась, как Дэфова Лапута.
Видит он, как застряли в сугробах,
Ушатавшись в обозах телеги,
И фальшивы, как цифры на пробах,
Разночтения зимних эллегий,
Где как тусклый желток тлеет солнце,
В мглистом небе в сиеновых клочьях,
Выпекаясь до самого донца...
Ископытенный наст в многоточьях.
Не напрасно балтийский матросик
Кроет матом рябого возницу.
А вдали, как изношенный тросик,
Горизонт начинает разниться.
Будет многое в этом замесе,
Будут года двадцатого страсти,
И под занавес, белые веси,
Будут ждать роковые напасти.
А в Париже, раскаянным утром,
Вместо ангелов пьяные бесы,
Прижимались в постели к лахудрам,
Под аккорды рождественской мессы.
Золотая пыльца задрожала,
В затхлом воздухе мебелирашки.
Портупея скрипела и жала,
Липкий шнур полоскался вдоль шашки.
Потускнело шитье на погонах,
Расползлись номера полковые,
И разводы на стеклах оконных -
Словно ваши дороги кривые.
Рождество, не скрепленное снегом...
Садит изморозь в мутном тумане...
Скоро сдохнет, как конь под Олегом,
Узел с франками в тесном кармане.
Панораму Времен созерцая,
Он распахами нервной кисти,
И себя, и иных отрицая,
Зло предплечья от накипи чистит.
Граф кресты утопил в зимней Сене,
И свой перстень забросил туда же.
Что б растаяли прошлого тени,
Как рояльное тает адажио.
Жизнь,что теплилась,словно зародышь,
Превращается в мертвую семень.
Все решил для себя, а народы ж,
Пусть баюкают гулкую темень.
Типа,мир,словно сон идиота,
Он разрознен, и рван на кусочки,
От рождения до эшафота,
Ставит жизнь бесконечные точки.
Посещают давно Его Светлость,
Роковые,ночные виденья -
Как парижская эта оседлость,
Превратила его в привиденье.
В бестелесного,старого мима,
В равнодушную марионетку,
Где веревок постылых помимо,
Есть еще эмигрантская клетка.
Мнится графу: Вот,белые снеги,
Как больничные пролежни, рябью,
Разметались в горячечной неге,
Над российской, искромсанной хлябью.
Устья рек - как промерзшие стекла,
Раскалившись,звучат,как литавры.
Берегов приснопамятных около,
Жгут костры волоокие мавры.
...Плесневеют ступени соборов.
Спят клошары на старых газетах.
Мельтешенье ажурных заборов.
Русский мат, и шансона куплеты.
С неба падают редкие капли.
Птицы мокрыми крыльями машут.
И гарсоны,худые,как цапли,
Клеем тумбы афишные мажут.
Драматург этой драмы скончался.
Перед этим он был очень болен.
В ваши двери он тихо стучался,
Но обманывать больше не волен.
Не удачно сложилась премьера.
И трагична была антерприза.
Ваша жизнь, ваша боль, ваша вера -
В суицидах,инфарктах и кризах.
Ваш Париж - это сцена,эстрада,
Где искусство в моральном застое.
Ни к чему ему ваши награды,
И погонов шитье золотое.
Не сменили мундиры на фраки -
В них смотрелись бы глупо и странно.
Изошелся на тихие "факи",
Старый мим из Пюви де Шиванна
Двери баров всю ночь нараспашку -
Там гулянка идет полным ходом.
И горгулий корявые ляжки,
В Сен - Жермен не блестят в непогоду.
Нотр Дам - как надгробная стелла,
Горбуну и прекрасной цыганке,
Что на площади песенки пела,
В красном платье, как у куртизанки.
Эта ваша зима ядовита.
И зловонна,как лужи в сортире.
Уже пишет Набоков Лолиту,
Заперевшись на съемной квартире.
Будет пасха, а с ней и надежды,
В ваших душах заблудших проснутся.
Но, надев полевые одежды,
Вам обратно уже не вернуться.
На полях Елисейских гуляя...
Нет метельного цвета березы.
А в России все так же стреляют.
И напрасны похмельные слезы.
И в Тюильри,на тумбах с миньоном,
Молча сидя с ломтями "Рокфора",
Запивают его "Савиньоном",
И глядят в небо цвета фарфора.
Беспробудное, долгое пьянство.
Изможденные,серые лица.
Гаснет цвет столбового дворянства -
Пьяным легче, увы, застрелиться.
Электрически - мертвенным светом,
Фонари начинают светиться.
Мать царева скорбит над портретом -
Ей в холодной постели не спится.
Ей пока невдомек, что в Тобольске,
К панихиде готовятся в спешке,
Что в подвале Ипатьевском скользко,
И Юровский кривится в усмешке.
Словно не было их и в помине -
Мертвых тел бездыханная груда.
Среди них нет Великой княгини.
Это промысел божий,иль чудо?
Да спаслась ли ты, Анастасия?
Как конец свой ты переиграла?
Никогда не узнает Россия,
Где жила ты и как умирала.
Не одну знали мы самозванку,
Все хотели быть близкими трону,
Только вывернув правды изнанку,
Ни одна не надела корону.
...А вокруг пустота,лишь из башни,
Той, что Эйфель вознес над Парижем,
Льется свет безнадежно - вчерашний,
И ничуть не становится ближе.
В кружевах бесконечные крыши,
Их карнизы - сиречь трафареты.
Над столами шампанское брызжет,
Шлюхам вирши читают поэты.
Синий прищур больного рассвета,
Мир Матисса разбил на осколки.
Режет граф на плечах эполеты,
Презирая возможные толки.
Словно дымка,потянется к небу,
Злая боль из глубин подсознанья,
И кричащей топе на потребу,
Он отдаст себя на растерзанье.
Словно грифы на падаль слетелись,
Горожане на старую площадь,
Там, где ветер, ах душка, ах прелесть,
Транспаранты уныло полощет.
Он полощет ангинное горло,
Подцепив ледяную простуду,
Ветра тоже от стужи приперло,
И плевки, и мокрота повсюду.
Зашипели и заверещали,
Взмыв в холодное небо петарды,
И в бурлеске шуты запищали,
Пряча в ножны фальшивые гарды.
Вот дрожащим, чахоточным светом,
Расцвели фонари из Китая,
Робко капли сочатся при этом,
На брусчатке изъеденной тая.
Так нелепо штормит и качает,
Разодетых "Ля Фам" полусвета.
Полицейский их не замечает,
Понимая, что песня их спета.
В ресторанах не заперты двери,
И в каком - то ближайшем, наверно,
Им гарсон,как коварный Сальери,
Поднесет подогретое перно.
Не гадая, где опохмелиться,
Пряча в муфты озябшие пальцы,
Натянули вуали на лица -
Словно вышивку гладью на пяльца.
Кавалеры под стать этим дамам,
И полковник, и пьяный поручик.
Обещают озябшим мадамам,
Разносолов под "Бессамэ Мучо".
В кабаке виснет дым коромыслом -
Пасху мы, мол,справляем достойно,
Будто все здесь исполнено смысла -
Даже "Боже царя" так нестройно.
И еды, и спиртного в достатке,
Только тосты мокры фигурантов,
От погонов следы - как заплатки,
Ну и что же? Гуляй, эмигранты!
Кто - то позже из них возвратится -
Эдак, лет через двадцать - пятнадцать,
И начнут те же самые лица,
В кулуарах оружием бряцать.
Но клеймо эмигрантов и гоев,
Им недобрую службу сослужит -
Время там наступило другое,
Там репрессии черные кружат.
Кто - то фюреру слепо поверит,
Возомнив себя новым мессией,
Кто - то в сердце обиду умерит,
И пойдет воевать за Россию.
Только участи горькой не минут,
И судьбу для себя выбирая,
Через раз неминуемо сгинут,
В преисподней Колымского края,
Вот и все. Не срослось. Не сложилось
Ветер видел, деревья листая,
Как над кладбищем долго кружилась,
Белых птиц растревоженных стая...