Семейный очаг

      

Улучшение жилищных условий позволило нам с женой подумать о втором ребёнке. В июле 1980 года у нас родился сын Андрей, появление которого на свет связано с некоторыми забавными обстоятельствами. Как раз в этом году в Москве должны были состояться Олимпийские игры. Подготовка к ним началась заранее и широко освещалась в прессе. Как бывший спортсмен, я загорелся идеей побывать на Олимпиаде – благо, что она проходила в СССР. Но жена, узнав о моих намерениях, остудила мой пыл. «Никуда ты не поедешь, – сказала она мне с улыбкой, – у нас будет ребёнок». А чтобы ещё больше удивить меня, добавила: «Я тебе рожу сына». И ведь точно, не ошиблась.
Радость отцовства снова подняла меня на крыльях любви. Причём теперь она воплощалась в трёх лицах, бесконечно дорогих и близких мне: жены, дочери и сына. Я не мог себя мыслить отдельно от них.  В моих чувствах и представлениях мы составляли единое целое, которое называлось – СЕМЬЯ. Ради неё я готов был на любые испытания, любые жертвы. Но жертвовать, к сожалению, пришлось в первую очередь интересами семьи. Семья требует общения, внимания друг к другу, совместного проведения досуга. Всего этого я лишал семью, вынужденный по работе отлучаться из дома, иногда надолго. В бессилии что-либо изменить, я не раз готов был кусать себе локти.
Впервые такие чувства овладели мной в Минске, где я оказался через два года после рождения дочери. В столицу Белоруссии меня отправили на  учёбу в Институт повышения квалификации (ИПК). В СССР такая практика была общераспространённой. Ездили на переквалификацию врачи, бухгалтеры, учителя, инженеры, библиотекари – специалисты самого разного профиля. За государственный счёт можно было освежить старые или приобрести новые необходимые для работы знания, но отказаться от этого «подарка» –  нельзя. Государство фактически заставляло людей всю жизнь учиться, что было в их интересах. Но не все оценивали заботу о себе должным образом. Оказавшись на  полгода вдали от семьи, я в полной мере познал, что такое разлука. Мысли о доме, о семье не покидали меня. В письмах я засыпал жену расспросами, как там наша дочь. В одном из писем я писал: «Она мне представляется такой взрослой, такой интересной, что аж мурашки по спине бегают – так хочется её увидеть». Дочь тоже скучала по мне. После возвращения из Минска всё свободное время я старался проводить с ней. Наша духовная близость была такой, что принимала подчас самые неожиданные формы. Когда Линочке исполнилось четыре года, она однажды огорошила мать заявлением:
– Мама, когда я вырасту, папа на мне женится. 
– Ты что придумала? – попыталась вразумить её жена.  – Не может папа на тебе жениться!
– Ну, тогда я на нём женюсь.
Валентина держала меня в курсе всего, что связано было с нашей малышкой. По просьбе жены я искал в Минске то детские сапожки, то курточку, то шапочку. Достать хорошую красивую детскую одежду в то время в Ужгороде было непросто. А в столице Белоруссии это можно было сделать, даже не имея знакомств. Лёгкая промышленность в республике была очень развита. То же касается и сельского хозяйства. В любом гастрономе был широкий выбор продуктов питания. На Новый 1979-й год я привёз самолётом из Минска не только две прокладки яиц, несколько палок вкусной варёной и копчёной колбасы, пару коробок дефицитных конфет, но и торт, ставший украшением нашего стола. В то время я ещё не думал, что скоро круг моих родительских забот расширится в связи с рождением сына. Признаюсь, его появление грело моё мужское самолюбие.
Как и с дочерью, я строил свои отношения с сыном на основе  взаимопонимания. Я уважал в нём человека и не давил своим родительским авторитетом. Андрей тоже очень рано пошёл и заговорил ещё до года. Чуть повзрослев, он поражал всех нас, и особенно дедушку с бабушкой, своей памятью. На ночь я ему вместе со сказками начал читать русские былины, и он тихим голосом, скороговоркой декламировал их на память огромными кусками. Причём я никак не стимулировал его запоминать столь сложные тексты, это выходило как-то само собой. После рождения сына сила семейного притяжения, никогда не отпускавшая меня, ещё более возросла.
 В моё отсутствие основная нагрузка во всём, что касается детей, падала на плечи жены.  Как она с ними управлялась, остаётся для меня загадкой до сих пор. Я бесконечно благодарен своей Валентине за долготерпение и мужество, которые она проявила в роли матери. Более самоотверженной и любящей матери, чем моя жена, трудно представить. И хотя так похвалить  своих жён могут, наверное, многие, это не умаляет сказанного мной в адрес Валентины. Не случайно каждый раз при длительном расставании я изнывал от тоски по дому, хотя не был обделён разными занятиями и заботами.
По своему внутреннему побуждению, где бы я ни был, я звонил или писал домой.  Находясь в Минске, я написал жене более трёх десятков писем. И столько же получил от неё. Эти письма сбереглись. В одном из них я признавался жене: «Твои письма – это мостик, который перекинут из Ужгорода в Минск, и по нему бегут ко мне твои мысли. Как хорошо, что мы живём в двадцатом веке! Представь, что я уехал бы этак в веке семнадцатом – восемнадцатом. Как бы мы пережили такую долгую разлуку? А ведь разлучались люди и уезжали… Нет, им не позавидуешь». Иногда письма приходили с задержкой, и тогда тоска овладевала мной. Об этом дают представление строки, написанные в Минске:

Вдали, где дождь осенний
Как сон воскресный, долог,
С утра ищу рассеяно
От солнышка осколок.

Но тучи ходят плотные,
И взгляду не пробиться.
Лишь птица мимолётная
Над городом кружится.

За нею выше, выше я
Слежу с тоской глубокой:
Она живёт под крышею
Вон там, а я далёко.

Должен сказать, не все слушатели ИПК ждали писем. Некоторые (речь идёт о товарищах из Закавказья) приехали с жёнами и детьми. Каким-то образом поселившись в нашем общежитии, они стайками ходили в столовую, на кухне что-то постоянно готовили. Проходя мимо, я улавливал ароматные запахи восточных блюд. Не знаю, на какие деньги эти семьи жили месяцами вдали от дома. Но денег у них хватало. В то время как я, например, не мог себе позволить ничего лишнего. Это наводило на подозрения, что в нашей национальной и хозяйственной политике что-то не так. Многие не скучали потому, что приехали с целью отдохнуть от работы, а то и развлечься. Благо условия для этого были подходящие. Мой сосед по комнате, старше меня лет на пять-шесть, как-то  привёл «на чай» миловидную даму с кафедры научного коммунизма. Они стали  частенько проводить время вдвоём, что вынуждало меня искать занятия на стороне. Чаще всего я ходил на прогулки по городу или в кино, незлым тихим словом поминая своего товарища. Он и меня пытался наставить на путь истинный, находя философские основания для оправдания супружеской «вольности». Я такие разговоры пресекал на корню, что в конце концов вынудило моего визави перенести свидания в другое место. Это принесло мне некоторое моральное удовлетворение: если человек не в силах изменить ход вещей, то он, по крайней мере, может изменить сопутствующие им обстоятельства.