Тишь да блажь.
Куда ни зыркай,
всё живое – на засов.
Ночи тянутся резинкой
от Наташкиных трусов.
Ночи больше не горланят
стокошачьими ура.
Только теплится дворами
шашлыковое вчера.
И ни пукалки, ни финки,
ни паденья кирпича.
Ощенившаяся динго
подпускает, не рыча.
Мы одни на этом свете –
я, она, и... сколько их...
не считал,
но каждый третий
порыдает о двоих.
А на западе горнило
Иоанновых картин –
это светятся могилы
дней, ушедших, как один.
И, пока ещё не тяжко
щурить веру в окоём,
мы беседуем с дворняжкой
о собачьем, о своём.