Перевёл с украинского Феликс Рахлин (Израиль)
От переводчика:
Причина, побудившая меня взяться за эти переводы, очень личная. Имя автора стало мне известно чуть более 60-ти лет назад, когда, только что вернувшись домой в Харьков с Дальнего Востока, где проходил солдатскую службу, встретился с одним из ближайших, ещё школьных, друзей – Игорем Гасско, по кличке Гастон. Лишь на полгода раньше прошёл ХХ-й съезд КПСС, после которого десяткам и сотням тысяч «врагов народа» стали возвращать доброе имя и отнятые права. Из лагерей вернулись с подорванным здоровьем мои несчастные родители (отец за две недели до моего прибытия слёг в инсульте и через год умер, здоровье матери оказалось подорванным навсегда, она умерла несколькими годами позже).
Мне, при всей тогдашней молодости, также уже довелось стать ещё на школьной скамье объектом внимания и интереса службы советского политического сыска. (Об этом см. в книге моих воспоминаний «Повторение пройденного», Харьков, «Права людини», 2015, кн. 2. Ч II., гл. 1 – «Заговор перфектистов», см. также в Интернете: http://proza.ru/2011/06/19/684 ).
Гастону в описанной там истории принадлежит одно из центральных мест. Но здесь речь совсем о другом сюжете из тысячи тысяч историй советского политического быта. В возрасте, примерно равном тому, в котором мы вели свою совершенно невинную литературную игру в «перфектистов», его родной дядя, Мечислав (Меер) Гаско ( разница в количестве «с» в их фамилиях не стоит внимания) всерьёз был погружён в борьбу комсомола Западной Украины против тогдашнего правительства буржуазной Польши. Семья Гаско жила в Луцке – ныне центре Волынской области Украины).В нём с древнейших пор селились евреи (иногда составлявшие более 60 процентов населения города), одной из еврейских, несмотря на украинское звучание фамилии, была и семья Гаско. Отец был, по одним сведениям, торговцем, по другим – чертёжником, служившим в городском магистрате. В семье до взрослости дожили четверо сыновей и три дочери. Можно быть уверенным в том, что все они имели еврейские имена, однако по распространённому обыкновению возникали и их славянские или европейские «соответствия»: например, младший сын Велвл (дядя Игоря, я его помню) звался в семье Володей. Игоря отец числился в советских документах Борисом, а старший из братьев запомнился живым членам следующего поколения семьи как Виктор. Поэт, еврейское имя которого было Меер, в псевдониме стал Мечиславом, а по отчеству Эдмундовичем, в то время как главу семейства звали Эфраим. Впрочем, ещё из еврейского анекдота известно, «как из Копла стать Филаретом»: Копл – это гопл, а гопл (на идише) – вилка, а вилка – это Филька, а Филька – это Филарет!
Однако для Меера-Мечислава перемена имён не означала попытки скрыть еврейские корни. В одном из стихотворений он совершенно в открытую вспоминает, как в школьные годы зубрил «еврейских пророков» – одна из священных книг Пятикнижия Моисеева так и называется « Невиим» - «Пророки» (ивр.) . В написанной после войны большой поэме, сюжетный ход которой основан на грузинском фольклоре, он, называя по домашним именам погибших в Катастрофе вместе с матерью своих сестёр, наряду со славянскими именами (Маня и Люся) третью вспоминает по однозначно еврейскому уменьшительному: на украинском он пишет Єта, - по еврейски она могла быть и Ентой, и Этей… Так или иначе, но о попытке автора мимикрировать и речи быть не может.
Вместе с тем, живя среди украинцев Волыни, поэт воспринял их язык и культуру, быт и обиход; к матери (после её и её дочерей безвинной и безвременной смерти в расстреле безоружного еврейского населения) он обращается на «Вы», как принято в среде украинцев, но не евреев…
Тут автора понять можно: украинцы, по крайней мере, в распространённой традиции сёл и небольших патриархальных местечек, как правило, не могут понять «русаков» и интеллигенцию: «Як це так – матері казати: «мамо, ти…» - це ж Мати!!!» Поэт проявляет обыкновенный стилистический такт. Но именно при чтении поэмы в оригинале меня поразило полное пренебрежение к достоинству и национальному чувству собственного, еврейского народа. Не хочу, однако, обвинить в этом самого М.Гаско или вообще его одного: мы все были вынуждены долгое время молча терпеть то моральное надругательство, которому в течение нескольких десятилетий, начиная с трагических лет войны с нацизмом, псевдокоммунистическое, а на деле – переродившееся и шовинистическое, провонявшее отвратительной юдофобией руководство СССР подвергало еврейский народ.
Прошу читателя при ознакомлении с переводом поэмы «Когда поёт нам сазандар» обратить внимание на последнюю часть поэмы – «Послепеснь», как он её назвал: своего рода реквием, плач автора по матери и сёстрам, беззащитным и безоружным жертвам Катастрофы. Не вызывает ни малейших сомнений искренность его сыновней и братской скорби. Правда, он нигде и словом не обмолвился о том, что единственной причиной их безвинной гибели была их «роковая» национальность, но – как и до сих пор говорят , - «что делать? Так было принято!» (в СССР – в послевоенные десятилетия).
Но – ПОЧЕМУ МЫ ВСЕ С ТАКИМ СМИРЕНИЕМ ПРИНИМАЛИ это навязанное нам умолчание, замалчивание истины? Конечно, перечисляя имена мстивших за безоружные жертвы нацистского расизма, поэт прав, прославляя отважных сыновей татарского, грузинского, украинского народов…У каждого из них были имена, фамилии, национальности, и они названы в стихах.
Не названным, никак не отражённым в поэме осталось лишь то, что среди воинов антигитлеровской коалиции только на советской стороне было полмиллиона вовсе не многочисленного в составе советских людей еврейского народа, который силой юдофобской пангерманской идеи нацистской партии и правительства был провозглашён главным виновником обеих мировых войн, и геббельсовская пропаганда очень постаралась создать инфернальный образ мирового еврейства, используя всю тысячелетиями накопившуюся мировую антисемитскую традицию. Чего стоила одна лишь гнусная юдофобская выдумка о том, что «евреи защищают Ташкент». Каково было это выслушивать ежедневно еврейским мальчикам и девочкам от своих одноклассников, набравшихся в семьях антиеврейских выдумок, как набираются вшей или блох от грязного уличного бродяги. А «подлинные интернационалисты» большевики (правда, предварительно вырезав, расстреляв, удушив и выморив в самом деле подлинных интернационалистов и гуманистов в своей стране), не только не организовали идейное сопротивление этой агрессии невежества и обскурантизма, но и всячески потворствовали разгулу антиеврейских настроений, скрывая от советских народов и от народов мира героизм еврейского народа, который, несмотря на всяческие препятствия объективному и честному награждению героев-евреев, вышел по количеству Героев Советского Союза на одно из первых мест среди советских народов. Подумать только: за опубликование официальных статистистических данных о евреях – Героях Советского Союза журналистка Мирьям Соломоновна Железнова была расстреляна как за разглашение государственной тайны. Нечего и удивляться, что победа Израиля в шестидневной войне, как и другие военные победы еврейского государства и народа, были восприняты советским руководством (да и всем народом) как полная неожиданность…
Но украинский поэт еврей Гаско не упомянул об этом ни словом. Повторяю: конечно, и не мог о том упомянуть. Даже и о том, что и сам участвовал в Отечественной. Но как это бросается в глаза теперь! Я для того и перевёл его поэму, чтобы хоть теперь, хоть задним числом прокричать об этом в полный голос…
Не своими скромными достоинствами, а этим вот – да, вынужденным, да прискорбным, но очевидным, кричащим недостатком поэма достойна того, чтобы привлечь внимание читателя, - хорошо, если не только еврейского.
Стоит добавить, что именно в Луцке, откуда родом вся семья Гаско, произошло героическое восстание 500 заключенных тамошнего «рабочего лагеря». То было ещё значительно раньше трагедии восставшего Варшавского гетто. Считаным участникам Луцкого восстания удалось выжить, от них и известны некоторые подробности этого события. Вряд ли, однако, оно было известно Мечиславу.
Стоит обратить внимание на такую подробность его творческого лица, как постоянство и верность однажды сделанному выбору. В мясорубке советских репрессий ему несказанно повезло: он попал в неё довольно рано – в 1933 году и ещё до убийства Кирова, послужившего сигналом к разгулу внутригосударственного террора. Мечислав, живя в Луцке, до 1939 года входившем в состав шляхетной Польши, был там в 1924 г. в свои 17 лет за подпольную комсомольскую деятельность схвачен политической польской полицией. После протестов общественности освобождён до суда, но бежал в Советский Союз, где окончил в Харькове институт народного хозяйства, поступил в аспирантуру Института красной профессуры, писал стихи и печатался… Но попал под подозрение чекистов и был ими схвачен. И «сознавшись» в том, что ему шили следователи, он был ими (как считают, в награду за это) пощажён и осуждён «всего лишь» на трёхлетний срок. Уже в 1937 году вышел на свободу: именно тогда, когда разыгрался пик того ползучего госпереворота. Множество людей в эти дни посажено и погублено, а он был отпущен на свободу. До момента реабилитации (осень 1956) ему оставалось почти 20 лет!
Подробной биографии М.Э.Гаско мне пока добыть не удалось. Младший брат его (как и старшие) умер, жена отреклась от «врага народа» вскоре после его ареста. Младшее поколение знает о нём довольно мало. Судя по некоторым косвенным сведениям, он работал на Урале, в Сибири, в Башкирии и на Кавказе – в Грузии. То есть вдали от родной Украины. Однако писать продолжал на языке украинском.И некоторые стихи (вы можете в этом убедиться) примечательны. Не скрою, однако, что при переводе поэмы, не нарушая её сюжета, мне пришлось в некоторых случаях допускать «отсебятину» - в тех местах, где автор пренебрёг некоторыми требованиями формы (например, оставлял без рифм отдельные строки, не в «белых» стихах, а вовсе не мотивированно, - я в таких случаях к «повисшей» а оригинале строке подбирал парную – рифмующуюся. Не стал подражать автору в его, на мой взгляд, странной манере заведомо неточной рифмовки (типа: «миць – вдовиці»: в стихах русских, если они рифмованные, это воспринимается как авторская недоработка. Я также позволил себе чуть изменить в переводе название поздней поэмы: украинское «Коли співає сазан дар» в текстуальном русском переводе теряет слог: «Когда поёт сазандар»); чтобы сохранить мелодию оригинала, пришлось вставить местоимение – содержательно заголовок от этого никак не пострадал. Стоит ещё отметить, что слово сазандар (так именуют певцов-поэтов не только в Грузии, но и в других странах Закавказья) в русской поэзии встречалось с ХIХ века. Один из поэтических сборников Якова Полонского так и назывался «Сазандар», а одно из вошедших в него стихотворений – «Старый сазандар».
М.Э. Гаско умер в Киеве в 1996 и, таким образом, лет пять прожил в Украине уже после провозглашения её независимости. Можно предположить, что именно из-за своей былой коммунистической ориентации поэт оказался вне «струи» современной украинской поэзии. А ныне он как бы подпадает под действие украинского запрета на коммунистическую символику. Лично мне, как хотите, а такой прямолинейный подход к литературе претит. Думаю, одним тем, что М.Гаско испытал в своей жизни ТРИ вида неволи: польскую дефензиву, советский ГУЛаг и даже гитлеровский плен (откуда успешно бежал, сменив красноармейскую гимнастёрку на рубашку, подаренную ему приговорённым к повешению советским человеком, сумел преодолеть линию фронта и вернуться в строй, провоевав до конца войны), – уже лишь потому стоило перевести и сделать достоянием русскоязычного читателя стихи этого украинского еврея!
Наконец (но поежде заключительных слов) поделюсь тем отчасти конфузным положением, в которое я попал, уже проделав представляемую ниже работу. Я взялся за неё после успешного выхода в свет книги-билингва «Єврейські мелодії» Дмитро Павлычко в моих пионерских переводах на русский (Харьков, Права людини, 2014). Не имея целью заработать, рад был случаю попрактиковаться в новом для меня искусстве поэтического перевода. Тем более, что выяснилось: живущая в Израиле родная племянница автора - обладательница подаренной им книги его стихов, фактически понять их не может: прибыла в Израиль из региона, где украинского не изучали… По моей просьбе она любезно сканировала для меня книгу, а я стал высылать ей свои переводы. И вдруг узнаю: всю ту книгу перевёл известный киевский руський поэт Леонид Вышеславский. И она даже вышла в его переводах в Москве! Смешно было бы мне вступать в соперничество со столь високого класса потом и переводчиком: хотя писал он преимущественно по-русски, но, в отличие от меня, в Украине и родился, и жил до конца дней…
Тем не менее, не считаю время потраченным зря. Работая над переводами стихов М. Гаско, о многом передумал (в частности, и о судьбе ассимилированного еврея, в силу обстановки советского госанисемитизма не смевшего в интернационалистической по духу поэме вспомнить о вкладе собственного народа в победу над нацизмом!). Негоже и нынешним украинцам забывать о таком патриоте украинского языка – и только потому, что значительную часть жизни он посвятил отстаиванию большевистских идей. А ведь даже и таким творил свои стихи и поэмы на украинском, когда и не надеялся увидеть их в печати…
* * *
В заключение – слова благодарности людям, которым я обязан своим обращением к творчеству поэта, о коем «жизнь тому назад» только слыхал: знакомый мне по интернету переводчик стихов множества украинских политических узников ГУЛага, уроженец и житель Воркуты, ныне живущий в Сыктывкаре врач и поэт Марк Каганцов познакомил меня в Сети с тамошним историком и краеведом Анатолием Поповым, а тот поделился сведениями о бывшем узнике Печорлага Мечиславе Гаско. С вдовой моего друга Игоря Гасско, живущей, как и их дочь зять и внук, в Рамат-Гане, я и прежде был связан дружескими отношениями, она помогла мне связаться с жительницей Ашдода племянницей поэта – Леонорой Черноморец-Гаско, которая любезно отсканировала и передала мне и А Попову стихи поэта, часть которых – перед Вами в оригиналах и переводах. Выражаю упомянутым лицам искреннюю благодарность.
Феликс РАХЛИН, г. Афула, Израиль
С У К Р А И Н С К О Г О
Мечислав ГАСКО
(1907 – 1996)
Перевёл с украинского Феликс РАХЛИН (Израиль)
Из цикла «В огне»
1. КАРПАТЫ
Поэма
От переводчика:
Прошу читателя обратить внимание на год написания поэмы: 1923-й. Автору было 16 лет. И хотя с ужасами войны подросток был уже знаком (через его родной Луцк несколько раз прошли фронты первой мировой и гражданской войн), сам он ещё и не приблизился к призывному возрасту.
Читатель без труда и без глубоких литературных знаний заметит влияние на стилистику юного стихотворца модернистской поэзии – в частности, верлибра (свободного стиха).
Ф.Р. 29.03.2018 г. Афула, Израиль. Канун праздника Песах.
* * *
Стонут Карпаты…
Плачут Бескиды…
В тучи укутались пики гор.
Снегом покрылись долины.
В армию призваны все:
лемки,
бойки,
гуцулы …
Боже ты,
мой Боже,
Что стряслось в Карпатах?
Бомбами, шрапнелью
Горы распахало.
Гибнут зелёные ели, а в полонинах – берёзы.
«Когда ж он домой вернётся?» -
И мать, и жена льют слёзы.
Стонут Карпаты…
Плачут Бескиды…
В тучи укутались
пики гор.
Снегом покрылись долины.
В армию призваны все:
лемки,
бойки,
гуцулы…
* * *
В горах Карпатских сразу и горячо, и зимно,
И красная кровь – на белом снегу.
Та-та-та-та, ж-ж-ж-бах!
Кто-то упал,
запутавшись
в своих кишках…
«Ты всё равно помрёшь, -
не жадничай, что ты? Где ты?
А мне отдай сигареты!»
—Ж-ж-ж- бах!
«Та-та-та-та-та!» - строчат пулемёты…
« О брат мой! Брат мой!»…-
Кровь на губах…
«Ж-ж-ж-бах!» - Дым!
«та-та-та-та!» - всё поют пулемёты
«Ура!» и «Гот мит унс! , штыки и проклятья…
.
«О, пощади!
Жена и дети,
до’ма,
там, позади!»
Снег. Кровь.
В горах Карпатских сразу
и горячо, и зимно…
на белом снегу –
красная кровь.
* * *
Прифронтовой лазарет…
По белым сугробам гуляет смерть .
Искалеченные тела,
окровавленные бинты
На сене гнилом,
под повязками - раны упорно
смердят йодоформом.
Сегодня гуляли
по вашим телам
и сталь, и чугун,
терзал сегодня
ваши тела
чёрный бурун.
* * *
Межгорье .
Бегство
- Ри’кцуг! Рикцуг!
– О, донерветер!
Руссен!..
Хальт!
Орудья тянутcя без счёту,
Живым и трупам нет числа,
Авто заполнены
отчаяньем,
И вой орудий,
вопли,
муки,
безмерный ужас
мёртвый страх…
Лежат, раздавлены,
в испуге,
и лишь прожектор иногда
из тьмы вдруг выхватит их руки…
Команды лающие звуки
Слышны в ночи… Звенит беда!
Вот адский луч вдруг вспыхнул вновь:
Солдат за кузов ухватился
А с головы стекает кровь.
Но там – полно! «Куда ты? Стоп!» -
Он получил прикладом в лоб
И наземь замертво свалился –
Попал под пушки колесо …
Раздавлен с хрустом… Вдавлен в снег…
Безумный страх! Безумный бег!
Ни дать, ни взять безумный сон!
Ночь напролёт – и смерть, и ужас,
Всю ночь – отчаянье и ад…
А утром: люди, трупы, ружья
На поле покатом лежат…
* * *
Сверху, из Альп – в Карпаты,
Сверху их Альп – в Карпаты.
Покинут Южный Тироль:
Услышать стрельбы раскаты
Узнать и горечь расплаты
За свою и чужую боль.
Вокруг – мадьяры, словенцы, чехи,
Он один, чья родина – Южный Тироль.
Так в мире пусто. так мир студён!
Чужие вьюги, и речь, и роли…
Но раз в регименте , в одной из колонн
Краяна услышал: «О,сервус тиролер!» , -
И в сердце весна и вольная воля!
Прошла лишь неделя, уж солнце садилось.
Из шанцев пришёл регимент,
И в первых носилках, на братской могиле,-
О, сервус тиролер!
О, сервус тиролер! -
Там сердце застыло в момент…
Он сверху из Альп к нам спустился в Карпаты,
Он Южный покинул Тироль,
Чтоб горе утраты несчастного брата
Мы все ощутили как боль…
* * *
Зима. Мороз раскинулся кристаллами.
Деревья в белое наряжены с утра…
Так сколько же вчера не стало нас?
Расстаяло, как снег от солнца,
а мы - от ран?
В наших шанцах – кровь и вошь,
в наших шанцах – тиф и язвы.
Сколько пало ни за грош?
Отвечайте не боясь вы!
Не зря же пушечным армадам
Так нравится крыть землю «матом»!
Недаром ветер вытер трупы и дороги,
А вора-во'рона златые славят боги!
В бою вчера ему накрыли ужин –
Сегодня счёт утрат нам полный нужен.
Когда утихнет здесь последний бой
И грозных пушек замолчат уста -
Тогда уж, именем Христа,
Прочтёт молитву поп заупокой.
Ах, как нажрались воры-во’роны,
На трупах, как на трубах, марш играя!
Собой поля накрыла чёрные
Их чёрная, чумная стая…
И собрались тут у криницы
Враги ночные и убийцы.
Они друг другу жали руки,
Свои показывали раны.
Но языков их разных звуки
Звучали по-чужому странно.
Хотят сказать друг другу правду –
Кровь на снегу.
Хотелось братьями назваться –
Кровь на снегу.
Чужесловные,
Они должны были вновь
Возвратиться туда, откуда
Безответная, безусловная,
На белом снегу – их кровь.
1923
ОРИГИНАЛ:
Карпати
ПОЕМА
Стогнуть Карпати..
Плачуть Бескиди.
В хмари завинулись турні(4)…
Снігом укрилися галі(5)…
Всі нарукувалиґ(6):
лемки,
і бойки, й гуцули(7)…
Неню(8) ти,
мій неню,
Що в Карпатах стало?
Бомби і шрапнелі
Гори поорали.
Гинуть зелені смереки,
й у полонинах маржинка.
«Кедь повернеться із дому?» -
думає матір і жінка.
Стогнуть Карпати..
Плачуть Бескиди.
В хмари завинулись турні
Снігом укрилися галі
Всі нарукували10
лемки,
і бойки,
й гуцули…
* * *
---------
4. Гострі верховини гір. 5. Галі – галявини в горах. 6. Тобто – мобілізовані до війська.
7. лемки, бойки, гуцули – назви груп українського населення Карпат. 8. Неню – батько (діал..)
В горах Кавказьких зимно
І гаряче разом:
На білий сніг – червона кров.
«Та-та-та-та,
Ж-ж-ж-бав!»
В кишках заплутавсь хтось І впав.
«Ти все одно помреш –
віддай мні цигарки!»
«Ти все одно помреш…» –
«Ж-ж-ж-бав!»
«Та-та-та-та!» - співали кулемети,
«О, брате, брате», –
випали кріси.
«Ж-ж-ж-бав!» ь – Дим!
«Та-та-та-та!» -
співали кулемети.
«Ура!» і «Гот міт унс! » -
Багнети і прокльони.
«О,пощади!..
Там вдома жінка й діти!»
Сніг. Кров.
В горах Карпатських зимно
І гаряче разом.
На білий сніг – червона кров.
* * *
Шпиталь прифронтовий…
По білих наметах
гуляє смерть.
Тіла покалічені,
бинти покривавлені.
На сіні гнилому
обв’язані рани
смердять йодоформом уперто.
Сьогодні гуляли
нашими лавами
сталь і чавун.
Сьогодні подрали тіла нам
чорні буруни.
* * *
Міжгір’я .
Відступ…
– Рікцуг! Рікцуг!..
– О, донерветер!
Русен!
Гальт!
Гармати тягнуться без ліку,
Людей і трупів без числа,
І ніч,
І темрява,
І гуркіт,
І авто повне,
І одчай…
Гарматний рев,
і зойк,
і муки.
Безмежний жах
І мертвий жаль.
Лежать розчавлені в розпуці…
Лише прожектор деколи
Освітить шлях: як бліді руки
Ковзять на авто,
на вози.
Ось промінь знов
у пекло влився.
Солдат за авто ухопився:
Із голови спливає кров…
Та авто повне –
кріс у лоб!..
А рештки тіла
хід гармати,
Не зупинившись, розтрощив…
– О рікцуг!.. Рікцуг!
Відступати!.. –
І жах новий
в скажений біг.
Так ніч цілу
І смерть, і розпач.
Так цілу ніч
одчай і жах.
А зрання – зброя…
труп…
ранe’ний…
Один на одному лежать.
* * *
З-над Альп
у Карпати…
З над Альп
У Карпати…
Залишив Південний Тіроль,
Щоб тут воювати…
Довкола
мадьяри,
словенці
і чехи.
А він лиш тіролець один.
І так боляче щось.
І більше ще зимно
Поміж чужоземних
в снігу хуртовин.
Та раз в регімент і,
У першій колоні,
Краяна пізнав:
– О , сервус тіролер!..
«О, сервус тіролер!» -
І в серці весна.
Пройшов тільки тиждень,
вже сонце сідало,
Із шанців вертав регімент…
І в перших носилках
на братній могилі
– О, сервус тіролер!..
О, сервус тіролер!.. –
Він серце лишив на мент.
З-над Альп
у Карпати…
З над Альп
у Карпати…
Залишив Південний Тіроль,
Щоб тут помирати
за зимні Карпати…
Щоб тут помирати…
* * *
Зима…
Мороз розкинувся кришталями.
Дерева в білому.
Біль у грудях.
– Скільки вчора не стало нас?
Розтануло скільки снігу
від кривавих ран?
А у шанцях –
кров і воші…
А у шанцях – тиф і пранці…
Скільки нас
не стало вчора?!
Скільки нас
не стало вранці?!
Недарма гармати
«матом» криють землю!..
Недарма це вітер
Витер труп і шлях!..
Для круків руками
золотого бога
справили вечерю
вчора у бою…
Коли вже тихне гомін бою
й мовчать гарматнії вуста,
Тоді вже – іменем Христа –
читає піп «за упокої».
Тоді годуютья круки,
І криє поле
чорна зграя.
Тоді ішли
до криниці брататись
Нічні вороги
І убивці.
І один одному
тут тиснули руки,
І один одному
показували рани…
Та мови їх були
несхожі,
чужі і незнані.
Хотілося інколи
правду сказати.
Кров на снігу!..
Хотілося назватися братом…
Кров на снігу!..
І мусили знов,
чужомовні, вертати
Туди, відкіля
кров на снігу…
1923
2. ПИСЬМО БРАТУ
Брат любимый!
Ясен слог твой, душевен и прост:
Сердца нежного ширь, шум.
Ты в грядушее наводишь свой мост
От минувшего –
В дым дум.
Брат любимый!
Ты вглядываешься в окоём –
Грусть-печаль у тебя в очах
Дни весны мне напомнила в сердце твоём –
Нет, не дни, а смертельный страх:
Меж руин и трупов оба росли
Мы у солнышка на глазах.
Песен нам не пел, сказок не рассказал
В ночи-дни там, в подвале, никто нам.
Только слышать одно довелось нам:
Лишь гремел шрапнелей и пушек хорал,
Когда день в крови догорал,
Своих песен пел стоголосье
В блиндажей гуденье бетонном.
Только раз (это было, когда
Захлебнулись орудий адские глотки),
Вместо того чтоб землю на смех поднять
И засыпать боем сталистого льда, -
Вдруг мы сделались ласково-кротки.
Захватило небо родные поля
В яснорозовом свете восхода
Услыхала весёлые песни земля
В добром гуле великого года.
Пел их славный всадник один
Среди трупов, среди руин.
Брат любимый!
Ясен слог твой, душевен и прост
Сердца нежного ширь, шум.
Ты в грядушее наводишь свой мост
От минувшего –
в дым дум
И в темнице отчего края
Я его, как ту песнь, принимаю.
ОРИГИНАЛ:
2. ЛИСТ ДО БРАТА
Любий брате!
Твій ніжний и щирий лист,
коли серце – сам сум,
У майбутнє наводжує міст
від минулого
крізь дим дум.
Любий брате !..
Ти дивишся в даль - круг.
Й таке тихо
сум-печаль.
мій вірний друг.
Нагадала ті веснянії дні,
ні. не дні,
а мертвий жах.
Між руїн
і між трупів росли
Ми у сонця на ясних очах.
Ні пісень,
ни казок
не казав
В ночі-дні
в льоху нихто нам.
Тільки чути
одне довелося,
Як гармат
и шрапнелей хорал,
Коли день у крови догорав,
Свої співи
співав стоголосі
И довбав блиндажі бетоннні.
Тільки раз
(це було, як гармат
Захлинулись пекельні горлянки
Й замість землю
на сміх підіймати
й засипати крицевими склянками,
Небо стало поля займати
крізь рожевого сходу фіранки)¬¬¬¬¬ ¬¬¬¬¬¬¬
Ми почули
безжурних пісень,
Що співав їх десь
вершник один
Поміж трупів
й поміж руїн.
Любий брате!..
Твій ніжний і щирий лист,
коли серце - сам сум,
У майбутнє наводжуе міст
від минулого
крізь дим дум
.
И з в’язници отцевого краю
Я його, як ті співи, сприймаю.
1926
Из цикла «В странствиях
3. Вот первое письмо с дороги…
Вот первое письмо с дороги:
Под грохот рельсов под ногами,
Под гомон-гон, под стали гаммы,
Под камнем тягостной тревоги,
Под перемены панорамы
Так жадно я тебе пишу…
Хоть, может быть, писать не трушу,
Хоть этим свой покой нарушу,
Свою тревогу задушу…
Так жадно я тебе пишу!
1930
ОРИГИНАЛ:
Из циклу «У мандрах»
Свій перший лист пишу з дороги…
Свій перший лист пишу з дороги,
Під рокіт рейок під ногами
Під гомін-гін, під сталі гами,
Під тужним каменем тривоги,
Під переміни панорами.
Тобі я жадібно пишу
Чи, може, лиш писати мушу,
Хоч цим свій спокій я порушу,
Хоч свій неспокій задушу.
Тобі я жадібно пишу…
1930
4. Ты знаешь ли тот край, где тундра и олени…
Ты знаешь ли тот край, где тундра и олени,
Далёкий Коми-край, тот, где теперь мой кров?
Слыхала ль вой пурги, как бы над трупом пени, -
Унылую в тайге сюиту всех ветров?
И не глядела ль ты в величье белой ночи?
Застыл холодный диск, разлуку нам суля…
Так нежен мир цветов, весь, как девичьи очи,
Любуются же им и небо, и земля.
Ты знаешь груз тоски? Полгода – ночь Печоры
Вся в чудных сполохах – салют добру и злу…
А ты приснилась мне вчерашней ночью черной –
Я с болью ждал тебя, как прежде, на углу…
1935
Из цикла «Баллады и легенды»
5. Возле борти
Когда в тайге повеет воздухом весенним,
Крылатой лиственнице сладко просыпаться!
Своё пусть позднее, но всё же воскресенье
Приветствует пчела весёлым танцем.
Потом из дальних закоулков бортных –
На белый снег подруг выбрасывает мёртвых.
Хоть голый бор стоит совсем без шевелюры,
Уже в нём чуется нам запах свежей хвои.
Ворвался дух весны во мглу берлоги хмурой.
Сквозь снег, над сонного медведя головою.
За зиму выспавшийся зверь вздохнул глуб’око,
Сосульку обломав своим мохнатым боком.
А на поляне дальней где-то среди леса
Проходит в честь весны там лицедейство птичье.
Лишь утро раннее сорвёт с небес завесу.
Тетеревов и глухарей узрим величье!
Над лиственицей той, и где-то выше даже,
Оберегает их покой глухарь на страже.
Голодного медведя ход хоть прям, но шаток –
Хитрец крадется к ним с подветреного боку,
И брачный танец белых куропаток
На фоне чёрных птиц его открылся оку.
Но бдителен глухарь – взмывает ввысь он, к свету,–
Шум крыльев прозвучал – тех куропаток нету!
Пьянящий дух весны курной избы коснулся,
Где под полатями висит дым коромыслом.
Бродяга блудный там проснулся, потянулся
И выполз из избы на встречу с утром мглистым
В затылке почесал и спину, и пониже…
В снегу умывшись, он становится на лыжи…
Сквозь лиственничный бор он мчится в рань по насту,
Глядит на белый снег, что расстелился долу,
Упрямо верит он в своё шальное счастье,
А снег в него летит игриво с веток голых…
Но вдруг застыл и стал, как бы почуяв прибыль:
Тельца погибших пчёл свидетельствуют: прибыл!
Готовит лиственницу он к минуте кражи.
Загнал он в дерево топор в лихую пору,
Вот-вот, сейчас послушный ствол к ногам поляжет
Оголодавшего в тайге конквистадора.
Сохатый слышит звук, спасается тайком он.
А косолапый – тот спешит на шум и гомон.
По свежей по лыжне поляны достигает,
Бесшумно, мягко ставит в снег за лапой лапу.
Ханыга мед меж тем уж в туес набирает,
Но оглянулся вдруг, послышав звуки храпа.
И разом нож он выхватил из ножен –
Мохнатый великан навеки в миг уложен.
Но, погибая, всё-таки успел он
Свести к ничьей тот поединок жаркий;.
Медвежья кровь слилась с бродяги мёртвым телом –
Вот что наделал шалый дух весны- дикарки.
1966
ОРИГИНАЛ:
БІЛЯ БОРТІ
Коли запізнена весна в тайгу нарине,-
Зі сну звільняє пут вона крилату бранку –
Знов прокидається життя в дуплі модрини,
Своє відродження бджола вітає в танку.
По борті закутках збирає мертвих подруг,
Їх трупи викида на снігу білу ковдру.
Хоч голий бір стоїть тим часом без чуприни,
Уже у ньому запах чуть нової хвої
Дух провесни в барліг вривається звіриний,
Крізь сніговий замет, що звівсь над головою.
За зиму виспавшись, зітхнув ведмідь глибоко
Бурульку обламав, що тане понад оком.
А на галявині глухій десь серед лісу
Присвячена весні, пташина йде вистава.
Лиш тьмяну досвіток зірве з небес завісу, .
Куріпок і тетер (хода їх величава)
Ген токування йде, врочисто розпочате,
Яку вгорі оберіга глухар на чатах.
Туди ведмідь мерщій прямує зголоднілий.
З-підвітряного він до них крадеться боку,
Весільний танок він вбача куріпок білих
На чорнім тлі тетер. що ходять важним кроком.
Та чуйність глухаря не удалось приспати:
Злітає вгору він і… птах уже нема тих.
Цей дух п’янкий весни в курній відчувся хаті,
Де дух над стелею висить, немов серпанок, .
Де зайда покида закопчені полаті
Й схилившись виповза стрічати свіжий ранок.
Він чеше поперек, почухавшись у крижі, …
І снігом вимившись стає на довгі лижі.
Модринним бором мчить вперед по раннім насті,
Круг себе дивиться по яснім тлі, що долі.
В удачу вірить він (метають з крон пухнасті
Сніжіки модрин в нього грайливо віти голі)…
І завертається як стій серед дороги:
Вказали трупи бджіл на напрямок облоги.
Модрину поруч вже дуплясту зауважив .
Й сокиру по обух загнав в мохнасту кору.
Скрипить комель міцний.
Слухняний стовбур ляже
До зголоднілого в тайзі конквістадора.
Лунає в хащі «геп»… Метнулись лося роги,
Й почувши, поспіша на гомін клишоногий.
Він свіжим слідом лиж галявини сягає,
Тихцем кладе свої по лапі лапу
Вже волоцюга мед у туєс почерпає,
Але оглянувся, почувши звуки храпу
І разом з піхов ніж схопив назустріч звіру.
І в серце поцілив, пробивши товсту шкіру.
Кошлатий велетню, конаючи, все ж встиг ти
Убивці розтрощити череп у двобої:
Злились – ведмежа кров й людського мозку крихти.
Це біля борті дух весни накоїв.
1966
6. Из цикла «В странствиях»
Под ножом деревянной боли
Голомозгих деревьев обмёрзли стволы,
Ветер снегом сечёт их жестоко,
Он провоет степных своих несколько слов:
Гу-у-уди-и-т!
Как я выйду за город – туда,
Где дома не препятствуют ветру,
Как почувствую ветра и снега красу
И какую-то невыразимую грусть:
Как одиноки деревья…
Ах, когда бы в лесу, так ещё бы ничо,
А то в поле, в холодном поле,
Под ножом деревянной боли,
В мечтах о тепле……
1929
ОРИГИНАЛ:
Під ножем дерев’яного болю
Дерева голомозі обмерзлі стоять,
Вітер б’є кучугурами снігу,
Щось провиє своїх степових кілька слів
Гу-у-де!
Як виходжу за місто я,
Де вітрів не гальмують будинки,
Відчуваю я вітру та снігу красу
І якийсь невимовний сум:
Дерева самі стоять…
Якби в лісі, то ще б нічо!
А то в полі, в чистому полі…
Мо, не мріють вони про тепло
Під ножем дервв’яного болю?..
Про тепло…
1929
7. Где вьюга вьётся меж ветвей…
В. Сосюре
Где вьюга вьётся меж ветвей,
Кричу отсюда другу: «Здравствуй!»
Неси же мой привет скорей
Туда. на родину, Пегас мой!
Неси, пурги моей Пегас!
Над тундры и тайги границей,
Над парманьолами в снегах,
Где Севера душа хранится..
Где Севера душа хранится,
Неси отсюда, мой Пегас,
Приветы выверенных трасс,
Вечнозелёных ёлок лица.
Вечнозелёных ёлок лица –
Средь белого ковра равнин…
Где тихих коми мощный тын –
Где ночь, что уж полгода длится…
Где ночь, что уж полгода длится,
Где мёрзнут люди и зверьё –
И сообщи, кому не спится:
Письмо окончено моё!
1935
ОРИГИНАЛ:
В.Сосюрі
Де хуга гнеться межі віт,
І вітер ватри наші гасить,
Відтіль я шлю тобі привіт-
Неси, пурги його Пегасе!
Неси його, пурги Пегасе,
Над межі тундри і тайги,
Над ними вишукані траси,
Над парманьйолі і сніги.
Над парманьйолі і сніги,
Над слідом варт, над біг оленів,
Над подих туги і снаги,
Понад модрини ще зелені
Понад модрини ще зелені,
Над білі малиці ялин
Над дріт поземний на антені,
Над тихих комі тужний тин.
Над тихих комі тужний тин
Над зимні півночі міста,
Над стіс обпиляних бантин,
Де я закінчую листа!
8. Там, где с Белой сливается Пра …
Там, где с Белой сливается Пра,
Мне припомнился берег Днепра.
А у берега тоже песок
Здесь, под. кружевом верб и осок.
А где ливень весь берег разрыл –
Комель корни коряво раскрыл…
Отчего мне так грустно до слёз
Любоватья на тот верболоз?
Я бы мог, я бы мог, я бы мог
Тем кустам поклониться до ног,
Чтоб Днепру прокричали они,
Что влачу я ещё свои дни…
…………………………………………….
Там, где с Белой сливается Пра,
Мне припомнился берег Днепра…
. 1951
ОРИГИНАЛ:
Де зливається з Білою Пра…
Де зливається з Білою Пра,
Пригадавсь мені берег Дніпра
Як и там, тут у плавнях пісок
Під мереживом верб та осок.
І над кручею зсувом земель
Кострубато розкритий комель…
І чомусь мені тужно до сліз,
Як вдивляюся в цей верболіз.
Я би міг, я би міг, я би міг
Оцим вербам упасти до ніг
І благати в скуйовджених віт
Передати Дніпрові привіт.
…………………………………………….
Де зливається з Білою Пра,
Пригадавсь мені берег Дніпра
1951
9. Последняя ночь Николая Кибальчича
Стен треугольник навесной
Приник меж грозных бастионов.
Не хочет слышать он весной
Ничьих ни плачей и ни стонов.
Щель узкой камеры меж стен
Громады страшной равелина
И словно виселицы тень:
В воображении картина…
По цвели белой - здесь и там
Начертанные ногтем схемы -
Наброски дерзостной поэмы, -
Столь непонятной палачам!
На нарах – чёрный силуэт,
А на столе – бумаги кокон:
Цвреубийца , как поэт,
Был эры космоса пророком!
Рассказ про страшный свой про век
Сумел он передать потомкам:
Как был провидцем! И о том, как
Составил дерзкий свой проект.
И. груз судьбы своей влача,
Как передаст своим веленьем
Он через руки палача
Свой труд грядущим поколеньям.
Кто так отважно мог любить
Людей, чтобы во имя жизни
И жизнью жертвуя Отчизне ,
Решился деспота убить?!
Кто щедро так людей любил.
Что, не страшаcь и смертной пе’тли,
Чертёж своей идеи светлой
Нам заповедать не забыл?!
…Но чу! Раздаля лязг дверей,
Затем конвоя мерный топот…
И бородатый иерей
Его на исповедь торопит.
– Тому, кто жизнь за всех отдал,
Покайся! Смерть прими в награду!
– Что смерть за всех приму - я знал,
А царств и в небе нам не надо.
…Народовольцев малый строй –
(прощанье… жаркие объятья…)-
И барабанной дроби бой –
Чтоб заглушились хрипы братьев…
Но виселица, Николай,
Не в силах труд твой уничтожить.
У будущего никогда,
Никто его отнять не сможет
Тюрьмы презревший мёртвый дом
И смертный приговор фатальный,
Прорвался ты в простор свой дальний –
Его в наследство мы берём!
1959
ОРИГИНАЛ:
Остання ніч Миколи Кибальчича
Трикутник мурів навісний
Сховавсь у колі бастіонів,
Глухий до покликів весни
Й до ешафотових агоній.
Низенька камера вузька
В страшній будові равеліну
І страти зближена хвилина,
Що тиском зашморгу ляка.
По цвілі білій тут і там
Сіріють нігтем риті схеми,
Неначе начерки поеми,
Незрозумілої катам.
На ліжку чорний силует
І на столі листи паперу,
І царевбивця як поет
Заповіда космічну еру.
Як в лихоманці, в зимній тьмі,
Від друзів мурами відтятий,
На тлі гасниці жовтих цяток
Проект він скласти свій зумів .
Вітчизні й людству доруча
Життя обірваного справу,
Що через руки палача
Дійде в майбутнього державу.
Хто дужче міг людей любить:
Щоб задля них життя віддати,
Щоб через гострий острах страти
Покласти деспота убить?!
Хто дужче міг людей любить,
Щоб під смертельною петлею
Ракеті креслення робить
І нам лишить її ідею.
Та засув клацнув. До дверей
Стають з рушницями солдати.
І бородатий ієрей
Прийшов, щоб в’язня сповідати.
– Тому, хто смерть за всіх прийняв,
Покайсь. Корись цареві неба.
– Що смерть приймем за всіх – я знав,
А царств і в небі нам не треба…
Народовольці… ешафот…
Останні друзів поцілунки…
І барабанів дроб, як шрот,
Смертельні хрипи душить лунко
Однак і шибениця вбить
Не в змозі твір твій. В нім, Миколо,
Ти, переживши смерті мить,
Летиш над рідним видноколом.
Під мурів гризним тягарем
Крізь затиск вироку фатальний,
Прорвався ти у простір дальній,
Який ми в спадщину берем.
1959
10. Наледи
Где сизый мох, там, сколько глаз охватит,
В сиреневую даль – как струны, лыж следы:
Там люди клад нашли, там кто-то силы тратит,
Чтоб, наконец, найти источники воды.
Воды, воды, - чтоб вымывать алмазы
И золото песков и каменных пород.
Здесь лишь дохни – и вырастет оазис,
Как лес серебряный, на каждой из бород.
Учёный знает всё: под белый снега панцирь
Всю толщу злого льда пробьёт струя воды.
Пусть лютый холод нам устраивает танцы -
Отыщет бодрый ум тепла её следы!
Следы её тепла, что наледью зовутся, –
Легко ледышками по тундре ей торчать!.
Пусть вихри злой пурги здесь бешено смеются –
Грядущих городов нам видится печать!
– Не в тундре, что ли, я? – Твои морозны очи
Но ты меня согрей, тоску мою рассей!
Ведь холодом людским, как бы полярной ночью,
Так обожгло тебя в начале жизни всей…
Но знаю как поэт, что наледи кусочек
Таит тепло воды – волшебное тепло,
И к этому теплу, реально и воочью,
Проложим трассу мы, чтоб всё здесь ожило!
Живительным теплом промоем самоцветы
И золото песков и каменных пород.
Так чуют пальм стволы в краю жары и света
Прохладу пышных крон и сочный, сладкий плод.
1965
ОРИГИНАЛ:
ПОЛОЇ
Де сизий мох стеливсь – за обрій наст сягає…
В бузкову мерзлу даль ,– як струни – лиж сліди…
В пустелі сніговій, що скарб в собі ховає,
Шукає хтось джерел потрібної води.
Води, потрібної, щоб вимивать алмази
І золото з пісків і кам’яних порід.
Тут подих – наморозь. Де тут шукать оази?
Тут іній засрібливсь на бурульки борід.
Дослідник знає все ж: під білий панцир снігу
Крізь товщі льодові проб’ється струм води.
І лютий хай мороз цей струм скує на кригу,
Дослідник віднайде тепла його сліди.
Тепла його сліди, що полоями звуться
І крижаним горбком у тундрі височать.
Хай вихорі пурги скаженої сміються,
Тут можна знак лишить – майбутніх міст печать.
– Чи ж не у тундрі я? – дивлюсь в студені очі .
І крижану красу, і гордовитий вид –
Де холодом людським в твої роки дівочі
Тебе так обжало, лишивши зимній слід?..
Але поет згадав: горбок цього полою
Хова живущий плин – затаєне тепло.
І в серце льодове, як в тундру за водою
Він трасу проклада, щоб все там ожило.
Тоді оцим теплом промиють самоцвіти
І золото з пісків і кам’яних порід…
За спекою пустель так пальм вчувають віти
І крон крислатих тінь, і їх солодкий плід.
1965
11. ПУРГА
Вертит ветер-вертопрах
Снега горсть, как дикий гость,
В замять белую швырнёт, -
Я иду, презревши страх,
Не гляжу на белый свет
Обдувает ноги снег,
Залепил мне щели век,
Я иду сквозь белый прах.
А в глаза (уж так пришлось!)
Мне пурга швыряет злость,
Зверем воет мне в ушах.
Я ж иду, презревши страх,
Не гляжу на белый свет! 1927
ОРИГИНАЛ:
ХУГА
Коли вітер-сніговир
Вирве з прірви снігу жмут,
Кине в білу каламуть, -
Я іду, схиливши зір,
Не дивлюсь на білий шлях.
Б’ється вітер з-поміж ніг,
Рясно виї криє сніг, –
Я іду крізь білий вир.
В саван хуга криє путь.
Точить хуга білу лють,
Снігом шарпає, як звір.
Я іду, схиливши зір,
Не дивлюсь на білий шлях.
13. Из цикла «ПЕРЕСПІВИ»
Із Махтумкулі
БУДЬ ДЖИГИТОМ
Осёл себя назвал конём лихим.
На слово ты не верь ему беспечно
Чтоб цену знать коню, иди за ним
Не в стойло тихое, а на’ поле, конечно.
Пусть беков не было в роду убогом,
Джигита слава – жеребцовы ноги.
И только труса устрашат дороги
На жизненном пути, крутом извечно.
Как ни хотелось бы иной лисице,
Не выйдет из неё ни льва, ни львицы.
К победе не заказано стремиться
Лишь в состязанье, пусть и быстротечном.
Джигиту лишь тогда дана отвага,
Когда натурой он – подобье флага.
В бою назад не ступит он ни шагу,
И славу принесёт его победный меч нам.
Все слёзы бедных, что, Фраги, с тобою,
Джигитов истинных зовут сегодня к бою,
Чтоб из врагов нам сделать кучу перегноя,
И наша вера в это – безупречна.
Махтумкули - по псевдониму Фраги, «разлучённый» ( 1724 – 1807) – великий туркменсий поэт и философ.
ОРИГИНАЛ перевода Мечислава Гаско с туркменського (или с фарси?) на украинский:
БУДЬ ДЖИГІТОМ
Осел себе вража конем баским.
Та невелика честь коню такому.
Як хочеш знати, що за кінь, із ним
У полі треба йти, а не додому.
Хай беків не було в роду убогім:
Джигіту смілість – огиреві ноги.
Страхун її явить не має змоги.
! огирем не буть ослу дурному.
Хоч як би не хотілося лисиці,
Не вийде з неї лева чи тигриці
І між джигітів теж бувають ниці.
В змаганнях видно правду, всім відому.
Якщо чоло його явля відвагу,
Джигіт такий подібним є до стягу.
Бо здобуває с ним народ звитягу
І не зважа на ратних справ утому.
Всі сльози бідних, що, Фрагі, з тобою.
Джигітів справжніх кличуть стать до бою,
Щоб обернуть катів на купу гною.
І віриш ти, судилось бути цьому.
13. ПОД ПОКРОВОМ ПАМЯТИ ГРУСТНОЙ…
Старый сад, а в саду – каштаны.
Cобирал я их в детстве шустром
С неизменно радостным чувством…
Под покровом памяти грустной
Вспоминать тебя, мама, стану.
Там, за городом, синь рассвета –
Пустота в окне моём тёмном…
Мы всегда с наслажденьем помним,
Чем приятен родной был дом нам, –
Как в чудесное утро это.
Помню свежесть рассветов ранних –
Тех, в безвестье канувших, сроков,
Как зубрил еврейских пророков
(Сколькло было со мной мороки!) –
И последнее наше прощанье…
Cловно веки, прищурены двери,
Лампы лучик в провальной но’чи
И твои горючие очи,
Когда ветер бездумно хохочет,
Как школяр на рождественских фе’риях.(1)
Старый сад, а в саду – каштаны.
Cобирал я их в детстве шустром
С неизменно радостным чувством…
Под покровом памяти грустной
Вспоминать тебя, мама, стану.
1928
Фе’рии – каникули (зап.-укр.). – Прим. автора.
ОРИГИНАЛ:
КРІЗЬ ШАТИ СМУТКУ
Сад старий, а в саду каштани,
Що любив я в дитинстві збирати,
І далекий твій образ, мати,
Я сьогодні побачив крізь шати
Мого смутку, що тихо розтанув…
Десь за містом жевріють світанки,
А в моєму вікні ще темно,
І до мене пливуть потаємно
Давні спогади, дуже приємні
В запашні липневії ранки.
Пригадались досвітки ранні
Потонули у безвісті роки,
Як вивчав я єврейських пророків
(Скільки було зі мною мороки!)
I прощання на світку останнє.
Ніби вії, розтулені двері,
Промінь лампи у темряву ночі
Й твої, мамо, заплакані очі,
Коли вітер безжурно регоче,
Наче учень на зимніх феріях (1)
Сад старий, а у нім каштани,
Що любив я в дитинстві збирати,
І далекий твій образ, мати,
Я сьогодні побачив крізь шати
Мого смутку, що тихо розтанув…
1928
Ферії – канікули (зах- укр.).
14. В Северном море
А в Северном море –
обломки и трупы…
А ветер над морем
так лют…
И к трупу, и к трапу
привязаны круто,
матрос и несчастье
плывут .
Три ночи,
три ночи
Там буря хохочет
и ночи
и ночи,
и дни.
Над парнем –
мартын (1).
Он глядит
ему в очи.
Друг в друга
вгляделись они
– Ты клюв свой
всё точишь –
Клевать меня хочешь,
А дома –
и хата.
и тын…
В глазах этих честных
Всё может прочесть он –
Безжалостно-жуткий
мартын
– Мартын , о, мартын!
Не расклюй мне зеницы!
Не надо нам новой беды!
…Но ветер швырнул
в челоаека и птицу
огромную толщу
воды…
Мой мёртвый товарищ!
В краю незнакомом,
Вдали от руин корабля
За тем отдалённым,
чужим
окоёмом -
там скалы подъемлет земля.
Земля – та, где мать
содрогнулась от горя,
Где воля – одним господам,
Где общие –
только лишь
небо - да море,
Где гибель сопутствует нам…
На эту вот землю,
родную, не нашу,
На вишню, на пашню, на дом…
…А клюв
наклонился над глазом,
и машет
Проклятая птица крылом…
А юноша
с полурасклёваным
взором –
Кто он?
И за что он погиб?
На этот вопрос
в одиночку иль хором
Что вы нам
ответить могли б?
Быть может, он – Джек,
парень из Бирмингама,
А, может, из Эссена Франц?
Я вижу одно лишь:
кровавую рану
да бомбой разорванный
ранец…
1925
Мартын – здесь – одна из разновидностей чайки; зимородок, баклан – птица с очень сильным клювом.(Примеч. перев..)
ОРИГИНАЛ:
В Північному морі
В Північному морі
гойдаються трупи...
уламки…
і міни…
і муть…
І з трупом
до трапа
прив’язані міцно,–
Юнак і розпука
пливуть.
Три ночі,
три ночі
регочеться буря…
Три ночі…
три ночі…
три дні…
Три ночі
у очі
мартин заглядає
І точить
свій дзьоб
у воді.
І бурі…
і бомби...
і міни…
і мати…
І тиха хатина,
і тин… –
Усе в цих очах
він би міг прочитати –
як смерть, невблаганний
мартин.
– Мартине !
Мартине!
Не клюй мого зору!..
Хвилину ще дай м’ні пожить!
А вітер в них кидає
хвилю прозору,
Що з гребеня
в піні біжить.
Мій мертвий товариш
очей порожняву
У хвиль непрозорість встромля
Туди, де за обрієм
в неба заграву
Дві скелі підводить земля.
Земля ця,
де мати схилилась в зажурі,
належить багатим панам.
Там спільні лиш небо
над скелями хмуре
Та море
де гинути нам.
На землю
близьку цю,
не нашу і рідну,
Востаннє
дай глянуть навік!..
А дзьоб вже схилився
над оком огидно,
торкаючи вії
повік.
Гей, – хто ж цей юнак
з напівскльованим зором?!
За що він загинув?!
Чому?!..
Чи мучить убивць його
жаль або сором?!
І зло спричинив він?!
Кому?!
Чи, може, це Джек
проплива з Бірмінгама?..
Чи, може, це
з Ессена Франц?..
Одне тільки бачу:
скривавлену пляму
Та бомбою подраний ранець.
1925
15. ПИСЬМО ИЗ ТЮРЬМЫ
Письмо – звено
этапов и темниц:
Луцк…
Ковель…
Сандомир…
Ну, и так далее…
Сегодня
в Пётракове
вас читали –
И слово каждое письма
разит, как блиц!
Ни дефензива в Луцке
не сломила вас,
ни вечные этапы,
ни тюрьма.
Хотя
старались палачи весьма,
Испытывая
пытками
не раз.
Я помню:
вы держали
голодовку
Искуственно
они кормили вас,
Чавлинского (1)
забили…
Но нет предела
вашей стойкости
и силе!
Услышьте, дорогие,
голос мой!
Шагайте смело
через камер
мрак хмельной!
Друзья мои,
Я шлю вам свой привет!
Ведь из газет
советских вычитал я ныне,
Что там,
на Западной
на вашей Украине
Уже
надежды
рдеет свет!
Мои стальные!
Шлю вам
свой привет!
Чавлинский – политзаключённый, крестьянин с Волыни, убитый в Луцкой тюрьме под видом «бунта» во время общей голодовки в декабре 1925 г., когда он, слабый и обессиленный, не мог подняться с нар. (Примечание автора).
ОРИГИНАЛ:
ЛИСТ З В’ЯЗНИЦІ
Ваш лист – ланцюг
етапів і в‘язниць
Луцьк…
Ковель…
Сандомир…
І далі…
Сьогодні
з Пьотракова ви вітали.
І кожне слово ваше
– криця.
Тож не зламала
Луцька дефензива вас,
Як і етапи вічні,
і тюрма…
Старалися кати дарма,
Вживаючи тортур,
знущання і образ.
Голодували ви…
(згадав, як крізь туман),
Вас штучно живлять…
«бунт»…
Чвалиньского забили…
І скільки ж треба було сили,
Щоб все пройти
Крізь камер присмерк п’яний?
О, любі друзі!
Шлю вам свій привіт!
З газет радянських
вичитав я нині,
що на Західній Україні
уже жевріє світ.
Мої крицеві!
Шлю вам свій привіт!
1926
Чавлиньський – політув’язнений, селянин з Волині, убитий в Луцькій в’язниці під закидом «бунту», під час загальної голодівки політув’язнених, в грудні 1925 року, коли він, слабий і вичерпаний, не міг підвестися з нар. (Примітка автора)
16. Когда поёт нам сазандар …
Поэма
Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной:
Напоминают мне оне
Другую жизнь и берег дальный.
А.С.Пушкин.
I. Запев, или Предпеснь
Меж Цхенис-Цхали и меж Чёрным морем,
Где топи в сад преобразил наш век,
Легла земля, как в лепестках, в дыму,
В пандури звуках, полных давним горем,
Сквозь гроздья винограда и хурму
Заглядывая в мир грядущих вех…
В объятиях Риона да Ингури
Вперила взгляд в туман лазурных гор:
Усталый раб капризных азнаури …
Там, где под кронами развесистых платанов
Стоял престол чванливых дадианов ,
Привлекший злых соседей хищный взор.
А там, в сиянии озёр,
За ночи чёрною стеною,
Во мгле несчётных лет, сквозь тысячи озёр,
Я вижу цепь времён, событий страшных тех
И тех людей, кто тут стремились к бою.
………………………………………………………………….
И вижу тени, что почиют в мифе,
Туманные, как предсказанья пифий,
Прекрасные, как звук античных фраз,
Сквозь время докатившийся до нас.
* * *
Под тихий звон заливиcтых пандури
Я под тюрбанами вершин лишь брови хмурю.
– Твоя краса волшебная, Нателла,
Легка, как плащ, накинутый на тело,
Тебе одной признаюсь тихо,без азарта:
Руины эти мне напомнили Любарта , –
Луцк, замок над Стырём, любимых братьев –
Тот тихий мир, что я давно утратил…
И маму и сестёр, забитых при пожаре,
Что охватил нас всех, и въявь, а не в кошмаре, -
Те страшные, те жуткие межи –
Нас разделившие чумные рубежи…
Неумолимый век, что крылья распростёр!
Куда б ни обращал я свой туманный взор,
Куда б ни прятался я со своей тоской –
И там, на Севере,и в битве под Москвой –
Везде звучал твой голос, мама, мне,
Как сына ты звала в своём предсмертном сне…
………………………………………………………………..
Однако прочь, печаль! На помощь, песен дар!
Послушаем былины давних лет!
Их пропоет седой нам сазандар –
К плите могильной прислонился дед.
………………………………………………………….
Старик, тебе дни древние близки,
Ты помнишь, как боролся с колхом скиф,
И дни, когда безумный зверь Тимур ,
Топча детей, кровавил свет и тьму…
Так пой же, как певал уже не раз,
Про Грузию и славный наш Кавказ!
Песнь сазандара
Где чудо чудное творит
Квирила , в яркий малахит
Преображая серость скал,
Где волны бьются о причал,
А устья узенькие рек
Вдруг тормозят стремнины бег,
Где вод встревоженный удар
Бьёт в стену, высекая жар,
Где солнце жжёт все города,
В базальтах буйствует вода,
Ломая скалы без труда…
(В эпоху ту, когда Армаз
Из Картли свет свой лил на нас),
Взвился там путь на перевал,
Который людям другом стал.
Он, словно бы в обход горы,
Рион к течению Куры
Приблизил , открывая нам
Путь на безоблачный Сурам.
Что был замком у кряжей в раме,
Как вождь командуя горами,
Как занавес кровавых драм,
Так замыкал нам путь Сурам.
Хоть рвался враг сюда не раз,
И войн свидетель был Армаз,
Но знали все: Сурамский князь
Врагу ключ Картли не отдаст.
Остёр его булатный меч,
Голов немало срезал с плеч.
Не зря князь стену строить стал
Как раз вот тут, где перевал!
* * *
То было именно тогда,
Когда в Колхиде враг кровавый,
В прах обращая города,
Стремился ввысь – к зениту славы.
Выл ветер ужаса в горах,
Где люд, как зверь, забился в норы,
Всех обуял жестокий страх,
Пошли о бегстве разговоры…
Уж на сурамцах меч да латы,
Но укреплений там солдаты
Всё не достроят.., Как назло,
Но в стройке князю не везло:
Стена всё рушилась… Веками
Уж ей никак не простоять,
Пока не свяжешь с камнем камень…
Причину хочет князь понять,
Найти старается ответ
Он в свитках давних – тот секрет
Раскрыть он просит мудрецов…
Советы их, в конце концов,
Он все отверг … Но неужель
Достигнута не будет цель
Навеки, прочно и вполне:
Чтоб неприступной стать стене?!
* * *
…Меж тем, растерянность – не щит:
Опасность родине грозит!
Огнём пылают города,
К порогу подошла беда!
«Сдавайся!» - письма ворог шлёт…
Найдёт ли гроб – или оплот
Себе в Сураме вражья стая?
Князь в бой идёт… Он смел, но стар…
И вдруг навстречу – сазандар!
«Эй, сазандар! – князь рад ему, –
Твой глас одолевает тьму,
А песня льётся сквозь века,
Она правдива и легка, -
Ответь (и срочно, между тем):
Что укрепляет прочность стен?
Чего бог недр не растрясёт?
Чего мой меч не разнесёт?!»
– Коль князь от своего лица
Совета просит у слепца,
Чей ослеплённый богом взор
Совсем не видит света зорь,
То, значит, мощь его угроз
Не стоит даже вдовьих слёз.
Слёз той вдовы, у коей сын,
Как радость поздняя, один.
Такой любви не сломят силы
Огня, разрухи иль могилы!
Вот, гордый князь, чего рассечь
Не в силах твой могучий меч!
– Люблю за честность! – отвечал
Налив слепому, князь из рога. –
Что ж, принесу я жертву богу
Во имя всех святых начал!
И, по вернейшей из примет,
Я тем победу обеспечу!
Нам в промедленье проку нет!
Скорей, скорей, врагу навстречу!...
Но – возвращается домой…
А там – дружина рвётся в бой.
– Айда, о храбрые мои!
Но прежде чем идти в бои,
Найдите сына той вдовы –
Иль не сносить вам головы!
…Едва пятнадцать парню лет,
Ему в новинку белый свет,
Лишь началась его весна,
Но грубо будят среди сна:
– Эй, парень, ты с постели слазь:
Тебя к себе зовёт наш князь!
И юноша, услышав весть,
Бежит: зов князя - это честь!
Под тяжестью забот и лет
Не поспевает мама вслед…
– Скорей ответ мне, парень, дай:
Ты любишь ли свой отчий край?
– Но как же край свой не любить,
Где ты родился, чтобы жить,
Где так цветёт весенний сад,
Где запахом цветы пьянят,
Где гнутся ветви от плодов,
Где дождь в счастливый миг готов
На землю ливни счастья лить –
Как эту землю не любить?!
– А мог бы, честно мне скажи,
Ты за неё отдать и жизнь?
– Вот слово твёрдое моё:
Приму и смерть я за неё!
В сознании, что жизнь отдал
Я там же, где мой мама пал,-
Здесь вечным сном отец мой спит,
Врагом кровавым он убит…
– Что ж, раз ты знаешь, сын ты чей –
Лежать тебе меж кирпичей!
Войдёшь ты, отрок, в плоть стены,
Чтоб все превратности войны
В лицо встречал в пыли веков!
– О князь, я к этому готов!
Дружина княжья вся молчит, –
Лишь молча смотрят исподлобья.
Кто робко прячет взгляд за щит,
Кто сам тут камня стал подобьем…
А мать – седая голова –
Кричит отчаясь: «Во!» и «Ва!»
– Ох, князь! Скажи, что это шутка!
Свою дружину успокой!
Но можно ли шутить так жутко,
Притом – над бедною вдовой?!
Ужель тебе меня не жалко?
Где честь твоя? И где закалка?
Дитя, чья жизнь так дорога мне,
Не стыдно ль сделать просто камнем?
Погиб его геройский «мама»,
А ты ребёнка втопчешь в камень?!»
Я в честь Араза, что на Картли,
Молю: о, сжалься над вдовою!
Весь год: январь ли, май ли, март ли –
Пребуду я тебе рабою!
Сапог твой буду целовать,
Тебя в веках благословлять!
Князь щедрый, сжалься надо мною!
Но, коль меня тебе не жаль,
То сына гордой красотою
Не залюбуешься едва ль.
Вмуруй меня! Я буду рада
И смерть приму я как награду!
Скажу спасибо я тебе!
Яви же милость ты рабе!
Сам посуди: как может мать
Понять такое и принять:
Что муж её за то лишь канул
Героем в вечность, чтоб наш сын,
который был у нас один, –
вдруг превратился в мёртвый камень?!
– Не унижайся, мать, рыдая:
В стене пребуду я веками,
Ты будешь знать, что я, как камень,
Тебя от бурь оберегаю!
Стекает за слезой слеза,
Смахнули их бойцы украдкой…
А князь, угрюмый, как гроза,
Меча сжимает рукоятку.. .
Камней уж по колено слой…
Дружина мнётся, будто ног нет…
Бойцов берёт то лёд, то зной…
А сын и жилочкой не дрогнет!
– Сквозь стену, дэда , не пройдёт
Коварный враг, – всегда так будет:
Я, как отец, коль бой грядёт,
Врага оружье встречу грудью!
– Зураб, мой милый, попроси
У князя счастья и свободы!
Ужель из камня ты, мой сын,
Что дэды не уважишь годы?
…Стена - до пояса уже,
Мать рвёт свои седые косы,
А сын плеч выпростал сажень
И камни класть надёжней просит…
– Глянь, дэда, как враги-скоты
Отчизну рушат без причины.
Отдай же ей сегодня ты
Любимого, родного сына!
Тебя и Грузию храню
И в сердце сохраню веками.
Уж мне по грудь возвёл броню
Врагу назло наш гордый камень!
Уже по плечи я в стене,
А камни жмут, мне грудь спирая…
Прости же, дэда, это мне:
За Грузию я умираю!..
* * *
………………………………………
Прошли века… Прекрасен вид
На горы с гордого Сурама.
Стена незыблема стоит,
Лишь красное пятно, как рана,
На ней, да влажность кирпича.
Его слеза смочила… Чья?
Легенды памятна тесьма,
Как буквы старого письма.
Отзвук, или Послепеснь
Окончил старец… Я в унынье
Оглядываюсь на руины…
Как будто весть из Украины
Друзья прислали мне впервые –
Весть грустную … Куда тут деться,
Коль я её почуял сердцем…
Как в вихре, всё вокруг кружится,
И , как на юг зимою птица,
В воспоминания лечу –
Укрыться в детство я хочу…
Мне вновь пятнадцать… Я – малец…
А вот и мой слепой отец…
А вот двух братьев свежий след –
К востоку отступить от бед
С боями воинам пришлось
Вот сад зелёный… Вольный плёс…
Вот комсомольской клятвы знак –
Следы от пыток… Алый стяг!..
Печальный вид родных полей
И слёзы наших матерей,
Закал стальной темничный наш,
И немота тюремных страж…
Прощанье с мамой – чёрный снег!
(Считал – на срок, пришлось – навек),
И болью в сердце он живёт –
Тот страшный сорок первый год,
Когда гремела в трубах медь,
Когда стране грозила смерть.
* * *
Мама и Маня… Этя и Люся
Раньше могилы к вам не вернусь я!
Мальчиком юным покинул свой дом,
Коль и вернусь, то лишь стариком.
Брезжит рассвет. и рассеялась тьма…
Мамины слёзы – на строчках письма…
Мама – не плачьте, о, старая мать!
Вы нас учили за правду стоять!
Знал я: те слёзы – знаки утраты:
Сёстры теряли уж третьего брата!
Грусти секрет недалёко таится:
Там, за решётками Луцкой темницы…
Сколько испытано муки и горя:
Я там томился, и Виктор, и Боря…
Сердце мне рвёт эта давняя драма:
Вот, у тюремных ворот, – наша мама…
……………………………………………………………
После – ушли мы. Как символ потери,
Плотно за нами захлопнулись двери!
…………………………………………………………
Мама – без сына, а сёстры – без брата
Были расстреляны сворой проклятой…
Пали они, как солдаты в бою –
Те, кто сражались за маму мою!
За наших сестёр, за Советский Союз,
За вечную крепость святых наших уз!
Тем, кто сражались так честно, как жили,
Вслед Ибрагиму и вслед Исрафилю .
Кто, будто это пред собственным домом,
Танки взрывал, как Шота и Шуктомов,
Кто за Шевченко , Матросова, Зою
Гнёзда нацистов разили грозою!
Бой не окончен, ворог не ждёт –
Стены крепите: ведь буря грядёт!
Подвиг Зураба на нет не сведён!
Стену составил сердец миллион!
Ныне капризов княжеских нет –
Перед Отчизной держать нам ответ!
Стены её никому не взломать:
Ведь охраняет их Родина-мать!
Г. Потара Поти,
Грузинской ССР,
1947г.
1.С а з а н д а р – народный певец в Грузии.
2.Ц х е н и с – Ц х а л и– название реки (в переводе с грузинского – конская река)
3.П а н д у р и – грузинский национальный музыкальный инструмент.
4.А з н а у р ы – грузинские дворяне.
5. Д а д и а н – владыка Мингрелии времён феодальной раздробленности Грузии . Мингрелия охватывала территорию между Рионом и Ингури: от Цхенис-Цхали до Чёрного моря.
6.Замок Л ю б а р т а, руины которого находятся в современном г. Луцке – на Волыни (Украина).
7.Т и м у р – х а н, или Т а м е р л а н – жестокий завоеватель, который, захватив в конце
III в. Тбилиси, приказал своей кавалерии растоптать детей, собранных по всему городу.
8. К в и р и л а - с грузинского – крикливая – название реки.
9А р м а з – бог света в дохристианской грузинской мифологии.
10. К а р т л и – название центральной части Грузии. Происходит от Картлоса – легендарного основателя Грузинского государства, на могиле которого стояла статуя Армаза.
11.Упоминаемое в античных греческих мифах о походе Язона за золотым руном, Колхидское государство охватывало бассейн рек Риона и Ингури.В более поздние времена на этой территории находились феодальные грузинские княжества: Мингрелия и Имеретия.
12. А р а г в а – река, над которой когда-то располагалась древняя столица Грузии Мтсхет и стояли статуи дохристианских богов.
13. Согласно древнему предрассудку, господствовавшему некогда в древней Грузии (да и в Сербии), стена крепости становилась неприступной,если в неё замуровали единственного живого сына вдовы.
14М а м а – на грузинском – отец.
15 «Во!» и «Ва!» - восклицания горя и отчаяния.
16.Д э д а – на грузинском – мать.
17.И б р а г и м Б е р к у т о в – отважный сын татарского народа, Герой Советкого Союза, одним из первых переправившийся через Днепр, приобщившись к освобождению Правобережной Украины во время второй мировой войны.
18.И с р а ф и л ь Д ж и н ч а р а д з е – Герой Советского Союза, отважный сын грузинского народа, отличившийся в воздушных боях за освобождение Украины.
19. Ш о т а Г а м ц е м л и д з е – отважный сын грузинського народа, повторивший подвиг Шуктомова с товарищами, кинувшись со связками гранат под гусеницы вражеского танка.
20Ш е в ч е н к о Н и к о л а й – Герой Советского Союза, отважный сын украинского народа, подобно Матросову, прикрывший собственной грудью амбразуру вражеского дота.
ОРИГИНАЛ:
Коли співає сазандар
Поема
Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной:
Напоминают мне оне
Другую жизнь и берег дальный.
А.С.Пушкин.
ПЕРЕДСПІВ
Між Цхенис-Цхали(2) і між Чорним морем,
Де багна в сад перетворив наш чин,
Лежить цей край, що в пелюстках диму,
В пандурі звуках, повних давнім горем,
Вдивляється крізь грона та хурму
В майбутньому осяйну далечінь…
Обійнятий Ріоном та Інгурі,
Він доглядає синю димку гір:
Колишній раб свавільних азнаурів ,
Понад якими гроною платанів
Стояв престол чванливих дадіанів,
Що привертав сусідів хижий зір.
Над ним у сяєві сузір
За ночі чорною габою
В імлі тисячоріч за безліччю офір,
Що часу і подій страшний поглинув вир,
Я бачу тих, хто тут кривавив зброю…
………………………………………………………
Я бачу й тіні, що живуть у міфі,
Такі ж туманні, мов пророцтва піфій,
Такі ж прекрасні, як античний час,
Що в чарівних казках дійшов до нас.
* * *
Під тихий спів, коли бринить пандурі,
В тюрбани верховин вдивляюсь у зажурі.
– О, не дивуйсь журбі моїй, Нателло,
Твоя краса, що певно співу варта,
Й руїни ці нагадують Любарта…
(Той замок над Стирем і стародавні вежі)
І Луцьк, де я родивсь і загубив усе…
І матір, і сестер, забитих у пожежі…
І ті страшні, що нас ділили, межі…
І невблаганний час, що крила розпростер,
Куди я не ховавсь із тугою своєю
Під сяйва півночі, під бурі навісні, –
Я бачив матір за межею,
Що сина заклика у передсмертнім сні.
– Облиште тугу ви! Закиньте дум тягар!.
Прослухаймо бувальщини старих часів,
Що проспіва нам сивий сазандар!..
Йдемо під тінь дебелих віт,
Де на плиту могильну сперся дід.
……………………………………………………….
– Старий, ти зориш в глиб віків,
Коли іще змагався з колхом скіф,
И в час, коли скажений звір Тімур
Топтав дітей, кривавив сивий мур,
Тож проспівай нам, як співав не раз,
Своїх пісень про стародавній час!
II. Пісня сазандара.
Де прикрашає в патли хвиль
Квіріла скель зелену цвіль,
Та б’ється люто об поріг
В міжгір’ях, що гальмують біг;
Чи вод збентежений удар
Наносить в мур, рвучись до хмар;
Де промінь сонця не спада
Й в базальтах бореться вода,
Яка й граніт переверта
(В добу, коли іще Армаз
Із Картлі світло лив на нас, –
Звивалась путь на перевал,
Узгір милуючи овал.
Й неначе обіруч гори
Ріон в’язала до Кури
Крізь обезхмарений Сурам,
Що був вікном у кряжів рамі.
Як той замок залізних брам,
Так замикав цю путь Сурам
Хоч ворог рвавсь сюди не раз,
І свідком воєн був Армаз.
Та легко ключ Сурамський князь
Від брами Картлі не віддасть:
Він, смерть стрічавши віч-на- віч,
Був збив голів чимало з пліч…
І розпочав проти навал
Мур замка там, де перевал…
* * *
Це було в воєн вік суворий,
Коли в Колхіді крові море
Був розілляв жорстокий ворог,
Міста розвіявши на порох.
Розпука віяла у горах,
Де люд як звір, ховався в нори
В очах людей одчай у зорі…).
З долини бігли втікачі.
Разом із ними розпач лине…
В раменах труп несе дитини
Ще молода, а сива мати…
Вже на сурамцях меч і лати…
А замок все добудувати
Ніяк не можуть. Як на зло
В будові князю не везло.
Мур розсипається. Віками
Хіба ж такому простоять,
Якщо не зв’яжеш з камнем камінь?!
* * *
В сувої давні загляда,
Питає в мудреців поради,
І кожна з них усе ж не та,
І в кожній з них знаходить вади,
І кожну з них він відміта.
Що – нерозривне? – Ось мета.
А небезпека нароста:
Палають знищені міста.
– Здавайся! – ворог шле листа. –
– Чи домовину, чи моста
Знайти у нас ворожій зграї?!
Уже Колхіда догорає
Шлях на Арагву це гора є…
Аж раптом діда зустріва.
– Гей, сазандаре! – він зрадів. –
Пережива віки твій спів.
Скажи – я знати би волів –
Що в’яже дужче над усе?
Чого й мій меч не рознесе?
– Якщо князі, позбувшись пих,
Питають ради у сліпих,
Чий богом вихоплений зір
Не бачить сяєва сузір,
То певно їх так звана міць
Не варта і сльози вдовиці,
В якої ще лишився син,
Єдина втіха… Не поглине
Цього кохання ані сила,
Ані вогонь, ані могила,
Ось що найдужче, князю, є,
Чого твій меч не перетне…
– Люблю за щирість, – відповів
Й налив сліпому князь із рога, –
Що ж, принесу я жертву богу
(За нашим звичаєм старим
Я забезпеу перемогу).
Й мерщій вертається домів,
Де все вже бралося до зброї.
– Гайда, мої хоробрі вої, –
Знайдіть нам сина удови –
Чи вам не знести голови!
П’ятнадцять хлопцю ледве літ.
Він ще не бачив білий світ,
Він ще вступив в життя весну
І раптом будять ‘го зі сну.
– Гей, хлопче, з ліжка ти вилазь,
Тебе до себе кличе князь!
Юнак біжить . Не треба й вести
(Він дочекавсь такої честі!).
Не встигне й мати бігти вслід,
Під тягарем турбот і літ.
– Ти любиш, хлопче, рідний край? –
Суворо хлопця князь питає.
–Та як же край свій не любить,
Де ти родивсь і будеш жить,
Де так п’янять пахучі квіти,
Де грон тягар ламає віти,
Де щастя повна кожна мить,
Де вітер в вітах так шумить, -
Та як же край свій не любить!?
– А міг би ти, скажи відверто,
За рідний край одважно вмерти?
– Вітчизні відданий ущерть,
Прийму я радо навіть смерть,
Свідомий того, що хоч мить
Я міг свій край оборонить
І що страшне Колхіди горе,
Де мама вбитий мій лежить,
Сурама мурів не поборе.
– Що ж, хлопче, знай, що я на це
Тебе вмурую поміж цегл.
Як камінь, в мур ти увійдеш,
Щоб воєн, бурі і пожеж
Віками зустрічать лице…
– Готовий, князю, я на це!..
Дружина князівська мовчить,
Схиливши очі з-під прилбиці.
Хто зір ховає свій за щит,
Хто просто уника дивитись…
А мати – сива голова –
(Де мур в плющі та у ожині)
Рида в одчаї:»Во!..» і «Ва!..»
– Гей, князю, змилуйся! Це жарт! –
Скажи озброєній дружині.
Так з бідних глузувать не варт
Де гонор князя, де твій гарт?!
Хіба ж не встид топити в камінь
Того, в кого немає мами…
Ім’ям Армаза, що на Картлі,
Благаю: змилуйсь над вдовою!..
Я буду вік тобі рабою:
Твій чобіт буду цілувать,
Ім’я твоє благословлять.
Гей, князю, змилуйсь наді мною!
Якщо ж не жаль вдови тобі,
То пожалій ти хлопця вроду.
Вмуруй мене, я, далебі,
Цю смерть сприйму як нагороду.
Яви же милість ти рабі!!!
(Як серцю матері збагнути: –
Невже ж на те отець загинув
За свій народ, за цю країну,
Щоб сина в камінь обернути?!)
………………………………………………
– О, дедо люба, не ридай:
Я буду в мурах жить віками.
Ти будеш знать, що я як камінь
Від тебе бурі одвертаю.
Із сивих вус стіка сльоза
В бійців з слідами давніх воєн.
Та князь, похмурий, як гроза,
Лише твердіш стискає зброю.
Вже до колін з каміння шар,
Що, вапном зв’язаний, підвівся,
Бере бійців то дріж, то жар,
А син ще впевнено дивився.
– Радій же, дедо, не пройде
Крізь мене ворог в батьківщину,
Як батько, – коли бій гряде,
Грудьми я зброю їх зустріну.
– Зурабе, любий, попроси
У князя ласки і свободи.
Невже ж із каменя мій син,
Що не вшанує деди годи?!
По пояс мур вже виростав
І мати рвала сиві коси…
А син ще плечі випроста
Й надійніш класти камінь просить.
– О дедо, зглянься: тож кати
Наш край плюндрують без упину…
Віддай вітчизні нині ти
Свою улюблену дитину!
Тебе і край я бороню
Та боронитиму віками:
По груди склав уже броню
Для мого серця рідний камінь.
Уже по плечі він в стіні,
І подих каменем спирає:
Пробач же, дедо, ти мені.
Що я за Грузію вмираю!
* * *
Пройшло чимало вже століть
Повз гори гордого Сурама,
А мур незламний все стоїть,
Лише стіни кривава пляма
І вогкість цегли, що слізьми
Змочила сива стара мати,
Нам все це зможе нагадати,
Неначе літери в письмі.
III ПІСЛЯСПІВ
Закінчив дід, а я у тузі
Дивлюсь в довколишні руїни,
Неначе вістку з України
Сумну прислали вперше друзі.
Що серцем я колись відчув,
Все проліта й кружляє в вирі.
Я, наче птах на зиму в ірій,
В дитинство думкою лечу.
І знов мені п’ятнадцять літ…
Сліпого батька бачу вид
І двох братів гарячий слід,
Що відступив в боях на схід,
І віт зелений оксамит,
І комсомольський заповіт,
І слід тортур, і траур брам,
І чари рідних панорам,
І сльози наших матерів,
І наш в’язничний гарт, і спів,
І мурів розповідь німу,
І перші грати… і тюрму…
І як я матір залишав,
Гадав на час – було на вік.
І те, що з серця будить крик –
Жахливий сорок перший рік,
Коли на відсіч край рушав.
* * *
Мамо та Маню… Єто та Люсю…
Тільки в могилі до вас повернуся.
Хлопчиком юним пішов я із дому
І до могили вертатись старому.
В смерку досвітнім розтулені двері,
Матері сльози лягли на папері…
– Мамо , не плачте, стара моя мати,
Ви ж нас за правду навчили стояти…
Знав я: из матір’ю плакала хата:
Сестри втрачали вже третього брата.
Суму і сліз тих усі таємниці
Грати ховали у Луцькій в’язниці…
Скільки ти випила муки та горя
(Я там просидів, і Віктор, і Боря)…
З кошиком ходиш… В’язничная брама…
Й туга, що рветься із серця як «мама!»
……………………………………………………….
Потім ішли ми із дому навіки,
Щільно дверей затулялись повіки…
……………………………………………………
Мати без сина і сестри без брата
Впали беззбройні під кулями ката.
………………………………………………………
Впали, як тисячі друзів в бою
Тих, що боролись за матір мою,
Тих, що боролись за наших сестер,
Тих, що боролись за СРСР…
Тих, що летіли крізь хмару та хвилю
Вслід Ібрагіму та вслід Ісрафілю, –
Хто, не зважавши на рани і втому,
Танки спиняв, як Шота і Шуктомов, –
Що за Шевченка, Матросова й Зою
Кубла нацистські громили грозою.
Бій не закінчено. Ворог не жде.
Мури підводьте, бо буря гряде.
Приклад Зураба не звівсь нанівець –
Мур ми складаєм з мільйонів сердець.
Князівських примх й забобонів нема –
Кличе на подвиг країна сама…
Жодною зброєю нас не здолати,
Якщо за муром стоїть наша мати…
М.Потара Поті,
Грузинської РСР.
1947 р.