Я смотрю сквозь ячейки между переплетениями бороны,
вижу гадких, нечистых;
словно сладкие сойки, слепые садисты, саженцы сажи,
самоанализ салюта и свиста, самобранка из самок и сук,
самогон скрывающий смыслы, самоедство слов,
сила и истеричность,
Сатана - сатуратор сапиенса столичного.
Шкура зверя на моих ногах уже как ичиги,
я словно бесплодный бык,
без органов Бог, разрезан и вычинен,
но каждый томный вечер;
ищу обрядовые песни и танцы в твоем белом лифчике,
наши отличия - наше величие;
мальчик - жердинка и девочка - вилы, плетённая ярость клушицы и кедровки,
отдам тебе все свои силы;
с бороной на голове, оборона седины влилась в мои тонкие жилы;
женщины жили и выли, ну луну, на мужа, на детей, на чужие могилы,
месяцами горлами драными огни бутылок высасывали и пили,
а ты калачиком свилась среди ложек, стопок и вилок,
огромная девятиэтажная могила.
Белощёкий ворон, белощёкий господин съест всю падаль,
все жгуты жёлтой соломы,
разорванное брюхо своей первой возлюбленной, своей королевы-вороны.
Выпьет.
Канонада нейролептиков и рафинада;
не надо, не надо,
ритуальные манёвры - наша отрада,
икона новая высокая ограда,
в пучине секса и пожизненного парада, обезглавил себя крыльями,
погладил чужой воротник, моя кровь украшение любого наряда.
Тебя все равно выпьют.
А я сяду под борону.
Снова свою суку топором кровавым секу, страдания превращаю в гречневую муку;
ранним утром я хочу лишь секса и крепкого табаку,
она плачет, а я курю и секу, правильно ли резать проволокой венозные деревья на чистых руках, такому здоровяку,
клинок к свежему куску,
твой оргазм на каждом скачку,
ты меня душишь в отвратном дыму,
наша девственная природа не должна быть перепахана.
Тебя выпьют.
А я снова сяду под борону.