Ты пахла ненавязчивым шалфеем.
Я - мускусом из дальних тёплых стран.
И дед твой был израильским евреем.
А мой - штандартенфюрер Ганс-Кристиан.
Мои манеры были старомодны,
А ты меняла все - еженедельно!
Казалось, эти связи неугодны.
Объятья наши Богу неугодны,
И даже в Ад мы спустимся раздельно.
Но ты смеялась. В глаза мне глядя.
И я лишь таял как воск свечи.
Ловил руками густые пряди,
Ты, сидя рядом в своем халате,
Мне говорила: - ну не молчи...
А мне забылись слова и звуки.
Забылись слоги. Лишь голос твой
Я помню. В вечности и в разлуке.
Твой голос звонкий и неземной.
Терялись образы. Стиралось прошлое.
Сгорало прошлое в твоих огнях.
Все тривиальное, пустое, пошлое,
Вся злоба низкая, весь липкий страх.
И смешивались мускус и шалфей.
И испарялись в страсти хоровой.
И не было на свете ни людей,
Ни птиц, ни облаков и ни морей.
И не было на свете – света с тьмой.
Пальцы сплетались, пальцы сжимались,
Пальцы впивались в тело и в душу.
Дрожали губы, слова срывались
И возносились с глубин на сушу.
И разрывались
___от сладких стонов
Пустоты комнат и городов.
И даже связи вглуби нейтронов,
Прочнели, крепли, услышав зов.
И нарастали волна с волною,
За гребнем гребень – огромной массы,
Все то, что было когда-то — мною.
Отдельным, чуждым, пустым, напрасным.
И обрушалось, снося плотины,
Ломая дамбы, стремясь вперед.
Под песнь морскую моей Ундины
Я выливался за небосвод.
И я терялся. И расщеплялся.
В малейший атом. В первичный прах.
И возрождался огнем крылатым
Из пепла. Фениксом в облаках.
И становился Я чем-то большим.
Всем тем, чем не был доселе я.
Таким хорошим. Таким - как должен.
Я благодарен, Любовь Моя.