иневмон, мой брат, лежащий на девушках и не смог,
трохил щекочет мою пасть, металлический некролог,
словно твоей груди белый ласкающий узелок,
что проник в мои бедра и сливовым нектаром синяков и ушибов намок,
солин, плиний, трохил наши веки тесьмой кровавой завешены,
во главе щит, щит во главе, тарч руками мокрыми сшит, говорит или льстит, что во главе главы тарч или щит, врёт и пищит,
Мерезин не даст страшное совершить, я запястьями избит, трещу как среди морщин гром и гроза, мать криками ежедневными, словно колокольчик звенит;
я вырезанный, изрезанный, изнасилованный и моё тело свистит,
мы родились животными бешеными,
братьями земли младшими, колосьями в поле зелёном, листьями навечно опавшими, рожденное мёртвым - может бежать только под землю,
гнить листом октября, кричать холодной росой и шкурой медвежьей,
моя голова в мешковине
тянется солёными каплями по изумрудному побережью,
лазарки, лазарки; мы все плетённые куклы в руках стариков, нас на руках несёт девочка-сирота, мы нюхаем её волосы и капли пота, слёзы цветов и белоснежные бёдра;
порочность сквозь совершение чуда, Клавдия Квинт, что повешена на моих рёбрах, фигура доверия, фигура правды, умершая в устье Тибра,
я обрядовый костёр, которого ложные свидетели судят, едят словно рождественское блюдо, и среди ****ей оскверненных и слабогрудых,
есть человек обрядовых реалий и мистических судеб,
я возвожу твоё тело к вечному сну, к вечному абсолюту;
температура поцелуев и скачки твоей груди в бешеной амплитуде,
я твой атрибут бесплотства, я как и каждый, я паутиной пуповин в эту жизнь вкинут и впутан, эта вечность сладким дымом над нашим сознанием трудится,
ты или умрешь, или будешь,
в жизни как и в смерти нам видна лишь её мульда
Женщина с крыльями летучей мыши, живущая в полёте, живущая в животе жёлтого льва, отбирающая зубы и шерсть за свои же долги,
погибели предшествует гордость, моя душа в мёртвых пророках,
мои слова в хохочущих от алкоголя волхвах,
надменность свои соки в головы льющая, смерть и девушка,
смерть и девушка, сладострастие поцелуев на зелёных холмах;
падение из седла, серьги щекочущие мои бедные уши, на своих губах мои оттенки сожги, как шерсть сгоревшая на огненных псах,
беги, падай и снова беги; вставай дочь Сатаны, на твоих коленях лишь снежный прах, круги леса зелёного бегут иголками по твоих серых щеках,
мы рождены чтобы лгать и плакать на пластиковых венках;
Девочка на золотых яблоках, с кошельком в котором спрятаны мышьи хвосты, её грудь требует ласки, требует, кожу прорывающий серебряным лезвием штык, стыд протёртый до дыр, мсти каждому за несбыточные мечты, мсти, ты каратель, маньяк, видящий мясо и ничтожный кусок, который остыл, во рту нежные языки и обжигающие плоти ножны слепые кресты, я остыл или не остыл, вернулся в утробу, в животе материнском ожил, сестринские ногти на моих сосках - они вырезающие пентаграммы ножи, правитель пирокинеза и выдуманной звезды;
Змея ест женскую грудь, зайцы лижущие лунные холмы между ног,
я изнемог как умирающий от диабета щенок, мой венок потерялся на распутье дорог, и если мой разум настолько плох, разотри кровью мой блеющий как безголовый ягненок, окровавленный бок,
ягненок, ягненок, ягненок
подвесь мою шею повыше, прямо под потолок,
я буду там висеть вечность,
на нашем хуторе висельников - оглашен новый бог