***
Мы всё ещё обещаем друг другу бесконечность,
А ветер, смеясь, уже уносит начала фраз.
***
Человек не может обрести свою полноту
через другого человека,
Но только отделившись и наполнившись вечным,
может что-то дать другому.
***
«Любовь — это ни когда двое смотрят
друг на друга,
Но, когда они смотрят в одну сторону».
Антуан Сент-Экзюпери
Петрович был неплохим мужиком, можно сказать, даже положительным. Веселился,
когда было весело, грустил, когда было грустно, выпивкой не злоупотреблял, и руки у
него росли откуда положено. Как и подобает настоящему мужику, он сам строил дачу
и даже скамейки у подъездов, по просьбе и на деньги ЖЭКа, сколотил сам, и они теперь,
блестя свежей краской, радовали молодых мамочек с кричащими цветными колясками.
Ещё Петрович имел среднестатистическую семью, родившую и воспитывающую мальчика
и девочку. Внешне, в общем-то, благополучную семью, которая обитала за железной
дверью просторной квартиры в новом доме. За его чуть сутулыми плечами было множество
тренировочных и боевых вылетов, и оставалась всего пара лет до выхода на пенсию, которая
случается у военных в самом расцвете сил... Был ли у Петровича сейчас расцвет сил, сложно
сказать. Вроде бы да, а вроде бы и нет, не было ощущения радостной наполненности и счастья,
которого с избытком раньше хватало на двоих...
Да, когда-то давно он мог свернуть горы, может, потому что у него было имя. Имя,
которое она произносила ласково, нежно, чуть улыбаясь своими прищуренными серыми
глазами. А потом как-то плавно он стал для неё просто Петровичем, а она так и осталась
для него — его Евой.
Она иногда задерживалась у косметолога, и он, качая на коленях маленькую дочурку,
так похожую на неё своими золотистыми волосами, думал о ней и о них... И о том, что, живя
под одной крышей, они потихоньку всё больше отдалялись друг от друга, а поселившийся
в их доме «Петрович» потихоньку закрашивал красоту их отношений в серый свет... Почему
так? Он ли стал другим, она ли изменилась? Почему, вместе с появлением «Петровича»,
на небосклоне одна за другой стали гаснуть их яркие звёздочки?..
С её лёгкой наманикюренной руки, одетый в маскарадный костюм, он никак не мог
выбраться из него и не мог приблизиться к ней... А может, он сам в него залез каким-то
образом, а теперь мучается от этого... А вдруг он всегда был Петровичем и никем другим,
но просто не догадывался об этом...
...Рядом с водительским сиденьем лежал и дышал просторами сибирского разнотравья
рассыпавшийся букет.
Час назад, ступая от тропинки в волны колышущихся соцветий и колосьев, осыпающих,
при прикосновении, пыльцу, она искала глазами сиреневые пятна душицы и молочные
метёлки белоголовника, притаившиеся за косогором. Оставшиеся после купания, речные
капли сдувались тёплым ветром, оставляя на коже маленькие пятнышки прилипшей к ним
пыльцы. Вдали, между зелёным морем и ярко-синим бездонным куполом, парили коршуны
и сапсаны, то и дело стремительно ныряющие в волны, в поисках шуршащей добычи.
Вдыхая лето, она радостно отламывала хрупкие стебли, думая о том, что вечером
заварит ему душистый крепкий чай, как он любит, и привезёт ему огромный букет
последних пионов, распушивших свои лепестки в белоснежные шары.
Машина, подпрыгивая на ухабах, была наполнена теплом её улыбки и тихой радостью
от ожидания встречи. Сколько они не виделись? Два дня? Две недели? Два года?
Она уже представляла, как положит в глубину чайника и зальёт кипятком сиреневые
и медовые цветы, в которых спрячутся всё размолвки, непонимания, обиды, и как оттуда
поднимется кружащий голову душистый аромат. А потом она постучится к нему, и, может
быть, он услышит её, улыбнётся и распахнёт перед ней, замершей в восторге, свою дверь.
И в тот момент, встретившись глазами и соприкоснувшись душами, они снова на мгновения
обретут вечность и поймут то, что не может вместиться ни в одни слова...
Ну и что, если его дверь останется закрытой, она наберётся сил и обязательно
попробует ещё и ещё раз, через день, через неделю, через месяц...
Интересно, а сколько раз он вот так же приходил и стучался к ней? Приносил цветы,
подарки, рассказывал что-то сокровенное, а она, замкнувшись в себе, не слышала его...
Нет, не то что она обижалась или не хотела его видеть и говорить, а просто, уставая ждать,
отчаивалась и, в своём несчастье, не могла услышать, не могла почувствовать, не могла
воспринять ту волну его любви, на которой он транслировал ей своё сердце.
Порой они представлялись ей живущими в одном арбузе, в оболочке которого иногда,
по чьей-то воле, делался срез, через который врывался немыслимый свет счастья..., а потом
срезанная часть потихоньку возвращалась на место. Сладкая арбузная мякоть уже давно
была съедена, и теперь, поскальзываясь порой в полной темноте, они бились об острые
углы друг друга, пытаясь разгрызть твёрдые семена простой истины. Истины, которая
ускользала, забывалась, развеивалась туманом... Истины о том, что нужно постоянно
помнить друг о друге — утром, днём, вечером... Неустанно чувствовать себя одним целым
с дорогим тебе человеком и, разлучаясь, мечтать встретиться и сделать что-нибудь вместе,
вдвоём, совсем не важно что, хотя бы, взявшись за руки, помолчать, гуляя по рыжей хвое
старого леса...
Машина продолжала подпрыгивать на набитой колее грунтовки, а мысли почему-то
постоянно возвращались к Еве...
С Александром Ивановичем, точнее, с Сашей, Ева познакомилась одиннадцать лет
назад, хотя было это словно вчера. Он был намного её старше, одет неброско, но дорого
и со вкусом, и с ним ей всегда было интересно. Вокруг его образа постоянно витал аромат
дорогого парфюма и респектабельности. Возможно, она увидела в нём образ отца, без
которого прошло далёкое детство, а он, может быть, увидел её радужные крылышки,
которые могут скрасить серость и однообразие жизни, а может, они ни о чём не думали,
а просто вспыхнул огонёк, и потянулись друг к другу души, мечтающие о великой любви.
Оказавшись вместе, они не разлучались уже много лет, поддерживая тепло своего костра.
Имея устоявшиеся семьи, они нарисовали свою сказку, своё сокровище, которое прятали
от всех.
Будучи далеко, он всегда был рядом, всегда поддерживал, когда она болела, утешал,
когда она теряла детей, всегда помогал ей, и не только словом. Может быть, Ева бросила бы
всё и сбежала к нему, но он не звал... Александр Иванович точно знал, что сказки тускнеют,
чахнут и не выживают в безвоздушном пространстве реальности...
Вечер был душный, и начавшийся дождь принёс какое-то облегчение. Присев
на новую лавочку и облокотившись на прямые руки, Ева откинула голову назад
и зажмурилась навстречу стекающим каплям. В ней сейчас плескало волнами,
море любви, и она хотела ещё на пару минут задержать ускользающий неземной свет
счастья. На кончиках пальцев и на щеках ещё жили тёплые прикосновения его седеющей
бороды, и память нежно качала драгоценные минуты прощания...
От хлопка подъездной двери её глаза внезапно открылись и, пробежавшись по
распахнутым створкам светящихся родных окон с цветочными горшками, и поднявшись выше остановились
на молчаливой темноте, утопившей в своей глубине сияющие звёзды. Темноте,
продолжающей сыпать мелким прохладным дождём...
Из глубины небес, рассыпав чёрную гладь на куски, блеснула молния...
11–19.07.19
Много времени прошло с тех пор, много было написано, многое осмыслено но, перечитав на днях этот рассказ, мне почему-то захотелось к нему вернуться, возможно, чтобы закончить, хотя порой законченность менее интересна также , как и определённость, дающая ограничение для погружения сознания читателя в глубину оборванного сюжета.
Я помню, как несколько раз переписывался последний абзац, и каждый раз было не то и не о том, словно не могла что-то ухватить и оно выскальзываю, оставаясь не пойманным. Друзья тоже критиковали , и я несколько раз переписывала, остановившись в итоге на вспышке молнии. Да, я чувствовала, что в этой не вымышленной истории должна будет произойти трагедия, связанная с ребёнком, но я даже не понимала насколько…
…. Ева старела… Нет, нельзя сказать, что старость стучалась одна без мудрости, но было ощущение, что последняя немного запаздывает и вместо тонкого ручейка, который должен был вливаться постепенно всю жизнь, она долбит её теперь оглушительным водопадом, в котором сама Ева иногда захлёбывается.
На глазах менялся и Петрович. К Еве порой приходили мысли, что он ей даже изменял, но она не хотела этому верить, хотя что есть измена , — это очень сложный вопрос…
Выйдя на пенсию и устроившись в женский коллектив, Петрович расцвёл и словно родился заново. У него наконец-то снова появилось имя… И как же ласково и радостно, с озорством или почтением оно произносилось каждый день десятком женщин. Всё его тело от этого наливалось и дышало силой и молодостью, глаза светились, а на голове засияла , водруженная женщинами корона. Привязанность, приковавшая его к Еве, растворялась день за днём, она уносилась куда-то в небытие, как тонкий дымок от потухающего костра. Он наконец-то был признан, любим и дышал полной грудью. Семья уходила в тень. Дочка, имеющая серьёзное заболевание, была самостоятельна и обеспечена, сын рос неуправляемым, но это он повесил на Еву, хотя и не сомневался, что это его ребёнок , только вот сама Ева в этом сомневалась…
Она часто вспоминала Александра Ивановича, как самое светлое и прекрасное за что можно зацепиться памятью. Забытая страсть и сейчас наполняла её и давала силы жить в иной реальности, созданной уже Петровичем. Над его короной она посмеивалась, немного её опасалась, но ,категорически не признавала. Она была уверена, что в доме должна быть только одна королева , и постепенно она одна и оставалась, всё чаще начиная плакать без видимых на то причин…
Ночами она просыпалась от ужаса, ей часто снился перекрёсток, малыш , выскочивший на него на велосипеде, и Александр Иванович, не успевший затормозить…
13.03.24