Под парусами надежд

Ната Плеханова
                Струны души
                способны играть
                мелодию любой ноты,
                смотря, где зажмёшь
                и какую из них тронешь.             
               

     Внутри маленького двора, за высоким  деревянным забором из разнокалиберных
досок, никогда не видевших краски, было беззаботно и уютно. Высокое крыльцо без
перил, с широким обрубком старого бревна вместо нижней ступени и с вытоптанной
ногами ложбинкой; дорожка из вкопанных в землю половинок красного кирпича;
ветхий сарай под уголь, на котором можно было лежать животом на тёплом шершавом
рубероиде и наблюдать за делами взрослых или за крышами проезжающих троллейбусов,
а можно было просто спрятаться, когда, например, взяв без спроса опасную бритву и
располосовав ею руку, лежишь и слизываешь солоноватую кровь, пока не засекли,
а сверху — синее небо и, плавящее совесть, солнце. Летом рядом с сараем ставилась
стиральная машинка с ручным отжимом, и мама в глубокой железной ванне по железной
стиральной доске тёрла белье. Тут же разводилась синька, а потом белые или чуть
голубые паруса развевались на фоне жёлто-изумрудного океана одуванчиков. Рядом
поскрипывающая верёвочная качеля между вкопанным столбом и забором, высокая
завалинка, калитка ворот, от которых шли вверх ступени к тротуару и заасфальтированной
шумящей улице, на которой начиналась жизнь...
     Месяц в садике дал случайно привитый два раза подряд и пожизненно туберкулёз,
а также знакомство с непонятно почему довлеющей чужой волей и с непониманием
инородной кусающейся агрессии. До сих пор помнится подвисший вопрос: зачем её
укусила эта маленькая, тёмненькая, вжавшаяся в угол, девочка в синем платьице,
взявшая и не желающая отдавать чужое?..
     Отец, после этого, учил всегда бить первой... и говорил, что так нужно..., чтобы тебя
боялись..., наверное, даже в интеллигентной среде в то время это было необходимо...
     ...Сложно сказать, кто в тот раз ударил первым, — наверное, он. Её первый раз
положили в больницу, а попав в чужую обстановку, в желании освоить территорию,
она решила помыть пол. Тряпки не было, целлофановый пакет плохо отжимался,
а тут и пришёл хозяин палаты, уже целый месяц вдыхающий тошнотворный запах
лекарств... Что было дальше, сложно сказать. Она пришла в себя в совершенно другом
месте, с клоком серых волос, крепко зажатых в кулачке... В другой больнице стайка
ребятишек вытолкнула из себя крепыша с ёжиком светлых волос на голове, хорошо,
что её руки были длиннее, иначе его кулачная мельница порубила бы её на кусочки...
     Перед школой, маленький двор с огородом сменились на двенадцатиподъездную
девятиэтажку напротив заводской промзоны. А потом несколько лет была игра: «Кто
сильнее?» В ней не было агрессии, просто какая-то, выныривающая из глубины, лихая
задиристость, мол, ну, давай, попробуем: ты или я... Ну, чё ты, давай, кто кого! Дралась
в основном с мальчишками, девчонки почему-то не дрались. Дрались по-честному, до
просьбы о помиловании... Иногда получала и здорово... Но в этом не было обид или
унижений. Всегда дрались один на один, просто так или защищая младших, и было
во всём этом какое-то равновесие справедливости. До переезда в другой район, сразу
после очередного Нового года...
     ...Зубы стучали и не могли успокоиться, руки тряслись, саднил разбитый казанок,
а распухшая губа кровоточила. Ей уже на второй день дали понять, под какую девчонку
нужно прогнуться, но она, чуть стухнув, отмахнулась от этой мысли. После того как
по очереди некоторые были биты, снова договорились встретиться сразу после уроков.
Договаривались один на один, но их пришло пять или шесть. Нет, видно, из уважения,
они не били все вместе, просто держали, растаскивали, разнимали, и все были против
неё...
     Это был последний раз, больше она не дралась. Одна новенькая девочка из другого
класса, после встречи с ними, ушла в другую школу, вторая, соседская, выбросившись
из окна, до сорока лет прожила инвалидом, а потом, убив отца, всё-таки покончила
с собой...
     ...А в тот далёкий год вместе с уже не нужной ёлкой и повисшими остатками
блестящего дождя оказалось выставленным на мороз беззаботное весёлое детство.
Пусть и не светлое, потому что в гегемонском квартале было всё, кроме чистоты.
Но в том времени были пульсирующая сила жизни и свобода. Были шалаши, сосны
и черёмухи, гаражи, батареи в тёмных подъездах, подвалы, стройки, поля и болота...,
где у каждого было своё место под солнцем, и как-то все были открыты друг другу.
Находясь каждый в своём мире, даже со ссорами, умудрялись как-то жить любовью,
а ветер набирал силу, чтобы наполнить паруса...

05.07.19

***

Я знаю лишь Одного,
Способного понять и залечить чужую душу;
Единственного, способного восстановить цветы утраченного
И соединить осколки искалеченного...
Только Его рука может
Сгладить барханы памяти
И залить целительным дождём
Растрескавшуюся
Пустыню...

06.06.19