Глава 3. Предрассветное
«Опять тот сон! – Вскочил с постели
Уильям. – Хоть 15 лет
с момента смерти пролетели,
но снова снится мне обет.
Но знаю цену я на деле
Словам обетов. В двадцать пять
они не больше стали весить,
чем пустота. Я клялся в десять,
но я не стану исполнять!
К чему теперь слова отцовы?
Я жить не буду как аскет.
И в наставленьях смысла нет,
когда желаю я иного:
балов, веселья досветла.»
С ним рядом девушка спала.
Её погладил по щеке он.
«Ну вот уже и сон развеян.
о том, как он убит в зарю.
Я рок отца не повторю.
Я колдовать не вознамерюсь,
ведь инквизиция за ересь
карает. В жизни много благ.
Не отказаться мне никак,
как он велел, от развлечений.
К чему обуза мне лишений?
Солгал отец тогда, видать,
что жизнь – печаль, не благодать.
Хочу всегда я веселиться,
не плакать дабы ни о ком
и чувством сладостным забыться –
любовью, будто бы вином!
Имею много дел в сей день я.
К чему о прошлом сновиденья?»
Уильям встал, открыл окно.
Оделся и отдёрнул шторы.
Подумал: «Верно, утро скоро.
Пройдусь. Не спится всё равно.»
Прошёл Уилл по коридору.
Зажёг свечу. И со свечой
спустился лестницей крутой.
Из камня тёмного ступеньки
слегка сияли под луной.
Хотел пройти он вниз. У стенки
ещё один он сделал шаг, –
и двери распахнул сквозняк.
То были двери оружейной.
И ощутил Уильям дрожь.
«Не запирают двери что ж?
Весна, а холод нешутейный!»
При свете полной он луны
вошёл и замер у стены.
Среди иных семьи реликвий
на видном месте под гербом
был меч отца. И сын влеком
незримой силою великой,
из ножен вынул меч отцов.
«Прости, отец, я дал обеты,
в которых смысла больше нету.
За месть я гибнуть не готов,
А ты под страхом инквизиций
мне колдовству велел учиться?»
На стол поставил он свечу,
провёл рукою по мечу.
Как зеркало, сверкала сталь, и
отца на ней инициалы
сплетались вензелем «А.М.»
«Зачем я ночью здесь? Зачем?» –
Вопросом этим задаваясь,
уйти (но тщетно всё) пытаясь,
окинул долгим взором сталь.
Работы каждая деталь
от острия до рукояти
пленяла дивной красотой.
Взглянул он на клинок стальной.
И в отраженье, за спиной,
в клинке, как в зеркале, увидел
он образ своего отца.
Уильям резко отшатнулся
и тут же в страхе оглянулся.
Но за спиною – никого.
И снова смотрит в отраженье:
себя лишь видит одного.
И он подумал в то мгновенье:
«Наверно, это – сновиденье!
О, я не верю колдовство!
Когда б невидимая сила
существовала, то спасла
она б отца, не погубила.
Я клялся в детстве досветла.
Но не имею больше дара,
Стихий не слышу я уже.
И клялся, будто, в мираже.
Но отголосками кошмара
терзаюсь ныне по ночам.
Я клялся? В чём? – Не знал я сам!
Забилось сердце часто-часто.
Уильям, дверь закрыв рукой,
оттуда вышел сам не свой.
«Я вспоминаю зря подчас то,
что клялся… Полно! Сущий вздор
обет, что юным произнёс ты.»
Он вышел лестницей во двор.
Мерцали в небе ярко звёзды.
Качались лодки на волнах.
В рубашке легкой и штанах
к воде по саду он прошёлся
и, сев на пирсе, закурил,
и взор на волны устремил.
Прибой плескался и боролся,
с ветрами будто; с рёвом, злясь,
кипел холодной белой пеной;
взвивался брызгами; катясь,
волной бросался здоровенной
на берег; после, отступив,
готовил новый уж порыв.
«Вот так и жизнь – подобье шторма.
Всегда всё борется во мне.
Всему противлюсь непокорно,
и не приму ничто вполне.
Гнетёт меня отца потеря.
И сны тревожные весьма.
Но знакам я судьбы не верю!
Они – всегда плоды ума.»
И выпил виски из бокала,
что взял в гостиной по пути.
«Скорей уже бы солнце встало
И ночь тревожную изгнало.
Я никогда не сплю почти.
А сны те мучают нередко,
что повторю отца я рок.»
На плечи плед набросил в клетку
Уильям, на причал прилёг.
Он долго слушал гул прибоя,
на берегу лежа без сна.
Сияла полная луна.
Прибоя рокот успокоил
смятенье бывшее в душе.
И в ней покой царил уже.
Но сон не шёл, а так – дремота
до солнца алого восхода.