Всё трудней проходить между чёрным и белым,
не чертя по душе мексиканской стеной.
То, что грело, спасало и Ленноном пело,
вырождается в марши баварской пивной.
А на выселках табор – наглядно-крещёным
ай-нанэ заливается в уши ментам,
и ворует детей героином дешёвым,
обставляя колоннами свой Ромастан.
И опять на уме журавли да вороны,
из которых один – вымирающий вид.
Я хотел бы любить инородного Рому,
но точу свою месть о могильный гранит.