Елена Ермакова
ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ГРАНИЦ
Взгляд молодого филолога на избранные стихотворения из лонг-листа конкурса БЛК, майский тур 2019 г.
ДМИТРИЙ БЛИЗНЮК «таинственный вайфай»
http://www.stihi.ru/2019/03/11/3495 – отборочный тур для резидентов.
У Зои Эзрохи есть стихотворение «Пыль» (1979), которое начинается так: «Земная пыль, летящая как снег, / Земная пыль, сухой домашний иней, / За что тебя не любит человек, / Не дорожит как чудом и святыней?». Пыль укутывает все вокруг, покрывает вещи, оставляя лишь контуры. В конце стихотворения героиня сама сливается с пылью, тонет в ней, словно в долгожданном сне.
«Земная пыль» З. Эзрохи напоминает «таинственный вайфай»: и там, и там невидимое начало всех предметов, и там и там сокровенный образ любви на земле. Это единство всего на свете и, в первую очередь, исчезновение границ между человеком и природным миром, субъектом и объектом. Мир упрощается, творческое и созерцательное начало берет верх над прагматизмом и озабоченностью бытия. Если в стихотворении Эзрохи героиня полностью исчезает в пыли, то герои стихотворения Д. Близнюка – папа с дочкой – из не в меру «разогнавшейся» в техническом раже жизни пропадают наполовину, словно переходят в другое измерение. Но обо всем по порядку.
Отец встречает из школы дочь, они вместе возвращаются домой по заснеженным зимним улицам. На глазах стираются границы между реальностью и воображением: зимой появляются «царские верблюды с сиреневыми марлями», проскакивает «пугливая лань», а город, где вьюга похожа на «нейрофибриальные клубки», очевидно, сверху выглядит, как ожившая микросхема. Разницы нет: холодное что теплое (горбы верблюдов «припорошены снежинками»), живое что мертвое («чешуйчатый забор», «окаменевший лев», сугробы-верблюжата), животные и люди, как образные кентавры («смеющиеся цапли» глаз дочери, «отец-рыба и дочь-рыба»). Напрочь стираются границы временные и географические: кульки и наклейки с оценками на руке, пустыня с верблюдами и компьютерные платы, кожаная кобура и подкорка мозга – все в одном потоке сознания. Воображение автора «скачет», словно у мальчишки, питаемое земными заботами и щемяще нежной любовью к дочери.
Есть, конечно, и разница. У Эзрохи пыль распространяется всюду, у Близнюка своевольные белые скопления, беспорядочные сгустки энергии в «таинственном вайфае» не столь всеохватны, а потому воспринимаются разовой помехой. Может быть, поэтому образы в стихотворении несколько разобщены, что, читая текст, мы ощущаем их не столько пластично, сколько умозрительно.
Композиционной направляющей всего стихотворения представляется путь из школы, следуя которым герой-рассказчик размышляет о жизни, бессмертии, человеке и прогрессе, не забывая при этом доверительно общаться с дочерью. Герои сворачивают, сокращая дорогу, рыбами ныряя в «пролом в чешуйчатом заборе», словно сливаясь с сетью и исчезая в том самом «таинственном вайфае».
Игра воображения и отсутствие границ дают автору право на неоднородную образность и достаточно пеструю лексику. Однако стилистически не до конца отточенные фразы в тексте все-таки встречаются. Кажется, слишком увлекается поэт изысканной красотой мысли, докручивая пассаж о глазах дочери оригинальным отрицательным сравнением «еще-не-мрамор». Ребенок лучше, живее взрослого, но это не значит, что он может превратиться в абстракцию, от которой веет холодком чуть ли не надгробных плит. «Пролом в чешуйчатом заборе» мог бы стать лазом в чешуйчатой ограде; тогда не пришлось бы нагромождать фразу и оставлять читателя с вопросом, как же в конце концов выглядит забор. Как известно, нет предела совершенству.
МАРИЯ МАРКОВА «Пересыпать воспоминаний…»
http://www.stihi.ru/2019/05/04/6884 номинатор Геннадий Руднев
Задумываясь над вечными вопросами бытия, автор обращается к непростой судьбе древнеримского поэта-изгнанника Овидия. Публий Овидий Назон открыл новый жанр в римской поэзии – субъективную элегию, не связанную исключительно с любовной тоской. В «Письмах с Понта» перед нами предстает несчастный изгнанник, которому судьба просто не оставила выбора. В первой части стихотворения Мария Маркова воспроизводит поэтический дискурс римского классика, злоупотребляя субъективной трактовкой его стиля, метафорики и экзистенциальных эпитетов: «Вот гость из области изгнаний (почему во множественном числе?) / снимает время, как свою / одежду (мыслимое ли дело снять время – как раздеться?), и под каждым слоем (о каких слоях речь? культурных, как в археологии? или обнажается иносказание загадки «семьдесят одежек и все без застежек»? ) / он связан путами условий / и несвободен от меня (как бы не наоборот?)». И так практически до конца первой части приходится разгадывать: почему горизонту присвоен эпитет «правильный»? Или бывает и не правильный? Какие такие «кривые плоские тела» льнут «к живому» и отворачиваются от «мертвого», и при каком таком «сюжетном сдвиге» «из-за стола не встанешь»?
Вторая часть стихотворения гораздо прозрачнее, поскольку начинается, как строфа из пятой главы «Евгения Онегина» Пушкина, ценившего элегии Овидия за искренность: «Зима. Крестьянин, торжествуя…». Но повод для торжества иной: не бытовая возможность после осеннего бездорожья проехаться в санях по укатанной снежной дороге, а ... «нетленность», вечная жизнь. Не случайно же он «молча ждет зимой / сухую розу поцелуя / в стихах»? Уж не тот ли это хитрый крестьянин, который у Маяковского «землю попашет, попишет стихи»? А вдруг он ждет мороза (рифму розы) или поцелуя девушки? По всей видимости, речь идет и не о крестьянине – а о признанном классике: «И по учебникам скитаться / в чужой неопытной слюне…». Правда, неясно, или учебники «в слюне», или героиня неопытна? Одиночество души в холодном, немилосердном мире мучает, раздражает лирического субъекта: «меняться, примерять личины / и на свои же сорочины / в сетях являться малышне». Совсем «онегинская хандра», а не крестьянская.
В чередовании четверостиший и трехстиший в обеих частях стихотворения можно реконструировать контуры коринфской строфы, изобретенной Гете для «Коринфской невесты» (AbAbCCb). Особенно это касается второй части представляющей, собой коринфскую строфу с удвоенным первым четверостишием: AbAb+CdCdEEd. Подобные структуры встречаются в письме Пушкина Н. И. Гнедичу от 24 марта 1821 года, г. Кишинев (место ссылки А. С. Пушкина). Именно там поэт проводит параллель между своей судьбой и судьбой Овидия.
ВИКА ТИМЧЕНКО «Обрыв»
http://www.stihi.ru/2017/11/01/10765 квота Сергея Черскова за редактирование отборочного тура
Двое влюбленных отыскали себе приют, почти на краю земли: сверху – небо, снизу – бездна. На этом мир замирает, как небольшое стихотворение. Герои или боятся, или не имеют возможности двигаться дальше.
В стихах Вики Тимченко, кроме описания любовных человеческих отношений, усматривается более широкое значение. Для этого достаточно сопоставить строки со стихотворением З. Гиппиус «Бессилье»:
Смотрю на море жадными очами,
К земле прикованный, на берегу...
Стою над пропастью — над небесами, —
И улететь к лазури не могу.
Не ведаю, восстать иль покориться,
Нет смелости ни умереть, ни жить...
Мне близок Бог — но не могу молиться,
Хочу любви — и не могу любить.
Я к солнцу, к солнцу руки простираю
И вижу полог бледных облаков...
Мне кажется, что истину я знаю —
И только для нее не знаю слов.
1893
Те же образы у З. Гиппиус передают состояние одного единственного человека и вместе с тем беспомощность любого человеческого существа перед миром. Не смотрим ли мы на героев «Обрыва» другими глазами после стихов Зинаиды Гиппиус? Не прощаем ли мы влюбленным слабости, боязнь летать и неуменье плавать?
АЛЯ ВЕТЕР «Гербарий»
http://www.stihi.ru/2018/09/27/6829 номинатор Марина Намис
Белла Ахмадулина в ответ на похвалу некоего мальчика из Перми («так просто говорите слово») написала стихотворение «Слово», вот из него отрывок:
насущный шум, занявший место слова
там, в легких, где теснятся дым и тень,
и шее не хватает мощи бычьей,
чтобы дыханья суетный обычай
вершить было не трудно и не лень…
Очень личное стихотворение Али Ветер «Гербарий» – о том, какими должны быть стихи, и конечно, о слове. Честность последнего восьмистишия восхищает, а вот язвительный тон предыдущих строф меня почему-то смущает. Мысли о пройденном пути и предназначении каждый раз нелегки, неудивительно, что у автора вырываются строки из зачина первой части «Божественной комедии» Данте Алигьери. К вечному вопросу присоединяется другой, о процессе творчества. «Где взять атланта», чтобы добавил сил «разбрасывать и собирать слова», тяжелые, как библейские камни? Бессилье подобрать слово для выражения истины, описанное еще З. Гиппиус, становится душевной болью автора «Гербария». Остается только припомнить цитату из стихотворения той же известной поэтессы под символическим заголовком «Колодцы»: «Слова, рожденные страданьем, / Душе нужны, душе нужны».
................
Елена Ермакова, магистрант МПГУ
В журнале «Тропы» опубликованы интервью, которые Е. Ермакова взяла у Олега Федотова http://clck.ru/FZbmm и Александра Крупинина http://clck.ru/FZbmm