На всём оставила работа
неизгладимую заботу —
опять читаю меньше, чем пишу.
Похоже, что и дней остаток
в подобном проведу бреду.
Как будто нет другой работы
для рук и сердца моего.
Но что забавнее всего, —
мне это нравится тем больше,
чем, кажется, острей и тоньше
становится в руке перо;
и мне уже не всё равно,
какими станут эти строчки,
что будет в них отражено
и где сейчас поставлю точку.
Могу ли, или не могу,
хочу ли, или не хочу, —
самоубийцей на мосту
тянусь к бумажному листу.
Но голос, преисполненный злорадства,
мне шепчет: «Это не к добру,
порочный трепет графоманства
накличет горькую беду».
Не знает он, что я пишу
не для того, чтобы забыться,
не для того, чтобы укрыться
от жизни. Ведь свою тоску
я не стихами разгоняю...
Но ни на что не променяю
тревожный миг, когда смотрю
на белый лист бумаги тонкой
и вслушиваюсь в голос звонкий,
диктующий строку...
Так странно мир я познаю,
тебя меж строчек узнаю,
и с каждым словом всё яснее,
и откровенней, и полнее
я понимаю, чтО пишу.
Могу ли, или не могу,
хочу ли, или не хочу...