Домашнее задание
Это ж надо было такое придумать! Лидия Михайловна учительница
Русского языка и литературы и по совместительству классная руководительница нашего 7 « А « класса на дом задала задание -
подробно описать свою комнату. Ну, какую комнату! У кого из нас была своя
собственная комната? Разумеется никто к следующему уроку задание
не выполнил, кроме одной Зины Кудрявцевой. Нам это сочинение и зачитывалось в качестве примера.
Вот что писала Зина: - Моя комната маленькая, но зато уютная,
тёплая и очень светлая. На подоконнике стоит букет цветов. Письменный
стол, за которым я делаю уроки, находится напротив окна. На столе
лежат мои учебники и тетради. Возле стены – кровать, покрытая
сиреневым пикейным одеялом. На подушках тюлевая накидка. На полу
лежит коврик. На другой стене висят в рамочках фотографии и портрет
Сталина. Окно выходит на юг, и уже с двенадцати часов в него светит солнце. Я люблю свою комнату и поддерживаю в ней порядок.
Мы слушали, открыв рты, и не верили своим ушам. Это была
наглая ложь. Но Зину никто не выдал. С одной стороны все в классе злились на неё, а с другой стороны завидовали. Она описала свою мечту,
а мы не догадались. Да и Лидия Михайловна, наверняка, знала, что
никакой своей комнаты у Зины нет. Она не раз бывала в деревне,
по школьным и общественным делам. Агитировала на выборы или на
подписку государственного займа. Вообще то-Лидия Михайловна
работала в нашей школе первый год, а до этого вела у нас литературу
Роза Германовна Эпштейн. Каждый удалённый из класса ученик
непременно заглядывал в класс и выкрикивал: - Эпштейн, Эпштейн!
Она никак не реагировала на это, а нам объяснила, что в переводе
на русский язык, её фамилия означает Однокамушкина. Была она
необыкновенно красива и молода. Ей недавно исполнилось двадцать три
года. Она впервые голосовала вместе с двумя пятиклассницами,
которым стукнуло уже по восемнадцать лет. Они в каждом классе
сидели по два – три года. Ещё до наступления первого сентября
мы бегали в Бобровку, чтобы посмотреть на новых учителей. Они приехали
из Москвы сразу после окончания института. Роза Германовна ходила
в крепдешиновом платье сиреневого цвета с мелкими красными, голубыми
и жёлтыми цветочками. Лиф у платья был чуть занижен, юбка татьянка,
а рукава фанариком .Очень модно для того времени.
А на уроки она
носила бостоновое кубового цвета платье. Оно было с воротником-
отложная стойка, через всю спину шли сжатые из этого же материала
пуговицы и воздушные петельки из тонкого рулика, рукава с высокими
крагами на таких же застёжках. На слегка расклёшенной юбке с боков
были застрочены по три складки. Дополнял фасон узкий поясок
на корсаже. На смену она одевала голубой шерстяной сарафан с белой
- 1 –
крепдешиновой кофточкой в голубую горошинку. Зимой она носила
настоящую меховую шубку. Чёрные волнистые локоны ниспадали до плеч.
Чёрные миндалевидные глаза в обрамлении длинных пушистых ресниц
вызывали зависть и восторг учениц. Кроме того, она из всех учительниц
одна делала маникюр. Ярко – красный лак покрывал аккуратненькие
ноготки на пухленьких пальчиках. Но Роза Германовна через год
вышла замуж за военного и покинула нашу школу.
Лидия Михайловна одевалась значительно скромнее, но тоже была
очень красива. Я русский язык ненавидела всеми фибрами души.
Для меня было пыткой разбирать у доски предложения по членам
и частям речи. Я не понимала, зачем одному и тому же слову надо быть
и членом предложения и частью речи. Да ещё каждое слово в отдельности
препарировать на какие – то приставки, корни, суффиксы, окончания
и склонять по падежам. Я не могла запомнить, когда частица «не»
пишется отдельно, а когда слитно. Поэтому ещё долго писала «небыло»,
«всёравно» и в конце письма – «досвидание». Мне потребовалось
примерно пять лет работы в школе более – менее овладеть великим
могучим русским языком. При всей своей безграмотности при поступлении
в институт я всё-таки умудрилась написать сочинение на четвёрку.
А в школе за сочинения мне ставили «пять», а за грамотность «два» или
в лучшем случае «тройку».
Лидия Михайловна прекрасно знала, что изба в деревне на комнаты
не делится. Для крестьян слишком накладно топить лежанку в каждой
комнате. Сколько дров уйдёт за зиму, да и времени требуется больше.
И вот теперь, когда прошло так много времени, я хочу описать свою
«комнату» и «комнаты» моих деревенских одноклассников. Они отличались
друг от друга небольшими вариациями. Зиночки уже давно нет на свете
Она покончила с собой, выпив уксусную эссенцию в возрасте восемнадцати
лет. Это произошло от разочарования в жизни, от несбыточности мечты
и от беспросветности будущего. Подробно я уже об этом писала в рассказе
«Окрасился месяц багрянцем», поэтому повторяться не буду.
Теперь пора вернуться к теме повествования. Наша изба осталась
недостроенной после ухода отца на финскую войну. Мать сама делала
переборку между чуланом и чистой половиной, которая называлась у нас-
кут. У других – это какой-то тёмный закуток, а у нас большая часть
избы с красным углом и матицей. Лежанка располагалась не в центре
избы, а чуть ближе к порогу. За лежанкой стояла деревянная самодельная
кровать, выкрашенная бордовой масляной краской. На кровати лежал
тюфяк в домотканой наволочке. Поверх тюфяка лежала перина.
Никакой мягкости в ней не наблюдалось из-за многолетнего использования.
Сверху кровать покрывалась одеялом из клинышков. Поэтому ни один лоскуток ситца или сатина не выбрасывался, а собирался и хранился
до определённого скопления, чтобы потом использовать для нового одеяла.
- 3 –
О русской печке пойдёт разговор особый. Печка у нас была глиняная.
Во время отступления немцев в марте сорок третьего года русские
пленные ( предатели ) бросили гранату и отбили угол печки. Об этом
рассказала нам бабушка, которую в Германию не высылали. Нас с матерью
отпустили на следующий день, так как я заболела. Ещё до войны мне
показывали на этом углу мои зализы размером примерно со столовую
ложку. Видимо мне не хватало кальция в организме, и, таким образом
я восполняла его дефицит. Зато у меня не было рахита, а другие мои сверстницы
ходили на кривых ногах.
От взрыва гранаты вылетели стёкла и рамы,
дверь тоже слетела с петель. Но эти неурядицы компенсировала
радость свободы, радость избавления от фашистов. Печка выручала
меня в критические моменты, и не один раз. Во время половодья
мы ходили на пруд кататься на льдинах. Упирались шестом в дно
и передвигались как на плоту. Я решила перепрыгнуть с одной
льдины на другую - большего размера, но не рассчитала свои силы
и окунулась в воду по самые подмышки.
Домой в таком виде нельзя
было показываться, дабы избежать взбучки. Поэтому я, как и другие
«купальщики» шла в баню, снимала с себя и выкручивала одежду,
потом во всё мокрое одевала. С пальтишка вода стекала частично,
а валенки долго колотила об угол бани, чтобы они приняли более –
менее пристойный вид, таким образом , укорачивая им век. Далее
надо было дождаться ухода матери на посиделки. В то время это
культурно – массовое мероприятие длилось очень долго.
Женщины делились своими переживаниями во время оккупации.
Тогда я быстро бежала домой, снимала с себя одежду и расстилала её
на печке , а валенки засовывала в печь, где уже
сушились дрова, сложенные клеткой. Валенки за ночь не высыхали,
а только распаривались, поэтому надо было раньше матери вскочить
с постели, вытащить из печи валенки и надеть на ноги. В сыром пальто
и в мокрых валенках я шла в школу и сидела так все уроки. Процедуру
сушки приходилось повторять два – три дня подряд с большим риском
разоблачения. Очевидно, от вопиющей бедности здоровье ребёнка
ценилось меньше, чем любая одёжка.
Нас детей тоже пугала убогость нашего жилища. В избе кроме
печки, кровати, стола и лавок практически ничего не было. Может,
две – три табуретки. Но у нас от порога до лежанки висела ситцевая
занавеска серого цвета . По рассказам старших мы знали о её былой красоте.
По голубому полю на занавеске были разбросаны крупного размера
розовые розы, жёлтые подсолнухи и зелёные листья. Место обособленное
лежанкой и занавеской мы называли спальней, что вызывало возмущение
у соседей. – Подумаешь, спальня у них,- презрительно изрекали они.
Хотя в нашем понимании, спальня – это примерно то же, если столовую
назвать едальней.
На окнах висели занавески коротенькие сверху, а снизу – задергушки
из белого коленкора. У некоторых верхние занавески были тюлевые
или даже во всё окно. Но это уже считалось большой роскошью.
В красном углу висели три иконы. Одна большая Божьей матери
с младенцем в серебряном позолоченном окладе. С двух сторон
располагались иконы меньшего размера в серебряных окладах
Николы чудотворца и так же ещё икона Божьей матери с младенцем.
После переезда матери ко мне я попросила соседку перенести иконы
к себе, чтобы их сохранить. Соседка их и приватизировала, а потом
отправила сестре в Москву. Доложили свидетели. Мне же она
сказала, что иконы украли. Полотенце, вышитое крестиком красными
и чёрными нитками с прошвами и кружевами на концах обрамляло
образа, а к праздникам всегда менялось на более нарядное. Полотенца
также висели над зеркалом и над фотографиями. Кровать застилась
белой домотканой простынёй внизу с подзором только по праздникам.
Потом подзор отрезали и сделали из него занавески на окна. Моё детское
одеяло из бордового сатина расшитое монашками белыми катушечными
нитками необычайно красивым узором и наставленное со всех
четырёх сторон таким же бордовым сатином использовалось как
праздничное покрывало. Так что все соседи только ахали от восхищения,
видя такую красоту. Полы тщательно вымывали щёлоком и выскабливали
тупым ножом до кремового цвета. На полу лежали два половика.
Вот и всё нехитрое убранство нашей избы. Кроме стола, лавок и табуреток
никакой мебели в избе не имелось. Зато сколько пространства и воздуха.
Когда я приехала в Москву, то очень удивилась теснотой двенадцати, -
девяти, - и пятиметровок, в которых проживало от двух до четырёх
человек. На меня просто давила эта теснота.
У Зиночкиных родителей изба, наверно, насчитывала не менее
шестидесяти квадратных метров. В первой части между печкой
и лежанкой находилась колхозная контора. За эту аренду хозяевам
начислялись какие - то трудодни. За столом сидел счетовод и щёлкал
на счётах. В свободное от работы время он тут же дрых на лавке.
В другой большей части избы проходили колхозные собрания.
Там же у стены и стояла кровать, на которой спала Зина вместе со своей
старшей сестрой. В доме были две достопримечательности. На подзеркальнике стояли большие, размером с кошку, муляжи лошади
и коровы из папье – маше.
Наверно, это были игрушки для детей,
но дети ими никогда не играли. Фигурки стояли, как украшение.
Вторым чудом света были дверные ручки из стекла бирюзового цвета.
Толстые стеклянные стержни держались в бронзовой оправе. Никогда
в жизни нигде я больше не видела такой красоты. Вот о чём надо было
писать Зиночке, а не о какой – то выдуманной комнате.
Наша школа тоже заслуживает того, чтобы о ней написать
несколько строк. Это была не типовая школа, а бывший барский дом.
¬ ¬- 5 –
Дом деревянный на кирпичном фундаменте, обшит тёсом и с
железной крышей, выкрашенной коричневой масляной краской.
Зал был огромным, пожалуй, не менее ста квадратных метров.
От проходной части он с обеих сторон отделялся двумя колоннами,
плавно переходя в полусферические печи, выложенные белым кафелем
до самого потолка. В зале мы проводили все перемены, которые
длились по пятнадцать минут, а большая перемена – тридцать минут.
Пол в зале был выложен дубовым паркетом, но не в ёлочку, а какими – то
замысловатыми квадратами. Дощечки постепенно уменьшались
от краёв к центру. Не смотря на беспощадное мытьё холодной водой,
ни одна паркетина не отскочила. В зале мы проводили уроки физкультуры,
собрания, праздничные утренники и пионерские сборы,
а на переменах играли.
Вожатых нам не назначали, они появлялись
как–то сами собой. Стихийно. Семиклассницы по возрасту могли быть
десятиклассницами, так как война прервала обучение на два года.
В центре зала водили хороводы, такие, как: «В этой корзиночке много
цветов», « Летели две птички ростом невелички». В «Корзиночке» все
брались за руки и двигались по кругу, напевая при этом текст песни.
В центре стояла одна девочка, и с каждым разом в круг вызывали новых
участниц, пока не образовывались два или три круга. Круги двигались
в противоположные стороны. Меня никогда не вызывали в центр,
я всегда находилась на периферии.
Для игры « А мы просо сеяли»,
участницы вставали в две шеренги, которые наступали одна на другую
с притопом и с песней. От угла до угла зала с двух сторон играли малыши
в пятнашки. Возле кафельных печей грели спины и одновременно
с двух концов команды давили друг на друга. Потом одна команда
сорванцов резко убегала, а другая – падала на пол. Образовывалась
куча мала, и всем было очень весело. С южной стороны школы находился
парк, посаженный барыней Рачинской. С трёх сторон он окружал нашу
спортивную площадку.
А вблизи самой площадки росли декоративные
кустарники с красными ветками и овальными с дугообразным жилкованием
листьями.. Таким образом, мы со всех сторон были защищены от ветра.
На площадке имелись все спортивные снаряды: шведская лесенка, бревно,
шест, турник и волейбольная сетка. Шест был не из металлической трубы,
а из деревянной жерди, отполированной до зеркального блеска. Поэтому
на площадке кипела жизнь осенью и весной, пока было тепло, и не шли
дожди. Одни висели вниз головой на шведской лесенке, другие
балансировали на бревне, старшеклассники играли в волейбол.
В аллеях просто гуляли или играли в лапту. Девочки прыгали через
верёвочку, по начерченным классикам, били ручным мячом в стенку
школы и выделывали с ним всякие пируэты, чтобы поймать. Чушки
и биты для городков мальчишки выпиливали сами. Так же большой
популярностью пользовалась игра в чижа. Сейчас я правила не вспомню…
- 6 –
Теперь опять перенесёмся в школу. Напротив зала открывалась дверь
в комнату, которая раньше при барыне служила столовой, так как
в неё открывалась ещё одна дверь на кухню. Теперь она была наглухо
забита. На кухне сохранилась русская печь вместе с плитой. На плите
нам кипятили воду. Потом выварку для белья приносили в школу
и ставили на табурет возле лестницы на второй этаж. К баку с кипятком
тут же выстраивалась очередь. Ведь в каждом классе насчитывалось
по сорок учеников, и школа работала в две смены.
Но напиться
никому не удавалось, все, едва прикоснувшись губами к жестяной кружке
выплёскивали кипяток в стоявшее на полу ведро. Бдительные врачи
по инструкции запрещали детям пить сырую воду, но почему её не кипятили
с вечера, а только утром – этого я не знаю. Кто – нибудь мог бы и обвариться
кипятком. В кухню с улицы вела отдельная дверь и шла лестница
на второй этаж. Там находилось две смежных комнаты, в которых жили учителя, а при барыне – прислуга. В самой кухне обитали две технички,
одна со своей младшей сестрой, а другая с маленькой дочкой. Они
топили печи, мыли полы и…кипятили для нас воду.
Другая, почти квадратная комната на первом этаже, очевидно,
была гостиной. В углу на потолке виднелся заделанный круг
диаметром более метра. Нам рассказывала учительница, что там раньше
проходила винтовая лестница, которая вела в барские покои на второй
этаж. Они состояли из двух смежных комнат. Первая комната, очевидно,
была туалетной, а вторая – спальней. В спальне тоже жила учительница
со своею матерью, а в проходной находился класс. Постепенно учителей
переселили на частные квартиры, так как число учеников возрастало, и классов не хватало.
Всего насчитывалось четырнадцать комнат, по семь
на каждом этаже. Наш класс на втором этаже, наверно, при барыне
служил гардеробной, он был узкий и длинный с одним окном. В нём
было темно, как в гробнице. Как выглядело убранство всех комнат
при барыне, можно только предполагать, судя по книгам и кино.
Одно ясно, чтобы жить в такой роскоши, нужно обездолить не одну
тысячу людей. Честным трудом богатства не нажить, эта истина всем
известна. После революции в имение привезли гроб, якобы с телом
барыни, но местные крестьяне говорили, что он был пустым, а барыня
эмигрировала в Польшу. После войны сгорел детдом, бывшая начальная
школа, построенная барыней, и барский дом, наша семилетка тоже
сгорела. Осталось только одно зернохранилище, которое стоит и до сих пор.
Я окончила седьмой класс с единственной четвёркой по физкультуре.
По остальным предметам стояли тройки. Читая характеристики с первого
по седьмой класс, я понимала, как катилась по наклонной плоскости вниз.
Единственной положительной чертой было то, что «…она много читает».
Ещё один шаг, и можно загреметь в тюрьму. Но, к счастью, Бог миловал.