Змея, свой источая яд,
Ползла степенно по пустыне,
Оттачивая злобный взгляд.
И дохли мухи, мыши стыли.
И капала её слюна
В песок, и за змеиным следом
Не вырастало ни хрена,
И были грызуны обедом.
А та змеюка всё ползла,
И воздух стал больной и гадкий
От источаемого зла,
В пустыне множились погадки.
А впереди катился слух
Всем, чтоб не покориться взгляду.
И грызунов и мух
Прочь уносили кроткий дух,
Не пожелав стать пищей гаду.
Однажды ночью шёл верблюд,
Дремал, жуя свою колючку,
И раздавил змеюку-злючку,
Вкусившую животных блюд.
Та извивалась, яд струился,
Песок, оплавившись, вскраснел.
"Корабль пустыни" пробудился,
Три раза плюнул, помолился
И кожу как колючку съел.
И дальше двинул путь свой сонный
Неспешным шагом своих ног,
Вдруг потрусил, себя не помня,
К утру он слёг и занемог…
Что стало с ним потом, не знаю,
Здесь не о том веду я речь
И эту притчу посвящаю
Для тех, кто может зло пресечь.
Как часто ядовит и желчен
Змеи раздвоенный язык,
Но злобный хрип её не вечен:
В верблюжьем следе глохнет пшик.
Не редко божьим инструментом
Является такой верблюд,-
Он в подвиге одномоментном
Раздавит гада непременно,
Прикрыв собой несмелый люд.
Сей жизни сгорбленный гонец
Достоен продолжения. Или:
Лишь тот, кто жертвой стал рептилий,
Нашёл бесславный свой конец.