Бродил однажды по земле родимой
Один любитель стихотворных строк,
Искал дорогу, миражом гонимый,
Он на Парнас в сплетении дорог.
Годами стихоплёт несчастный рыщет,
В скитаниях бесплодных бродит он.
И видя, как упорно парень ищет,
Ему явился светлый Аполлон:
"О чём, скажи, приятель, ты хлопочешь?
Быть может, помогу тебе сейчас?
Не бойся! Говори, чего ты хочешь?" –
"Феб, покажи дорогу на Парнас!" –
"О, на Парнас! Туда трудна дорога!
Не всякие прощают там грехи!
Но для начала надо бы немного
Узнать мне, каковы твои стихи.
Читай их мне!" – И потекла клоака
На "русофобов", "пиндосов", "жидов".
"Довольно! – Светлый бог сказал. – Однако
На свой Парнас, я вижу, ты готов!
Подумай только – может быть, не стоит?
Разочарован будешь вдруг на нём?" –
"Феб, проводи!" – "Ну, если успокоит
Тебя, дружище, это, то пойдём!"
Недолгой оказалась та дорога,
И не на горную они попали высь.
К огромной яме во мгновенье ока
Они по воле Феба принеслись.
В душе поэта разыгралась драма:
"Зачем смеёшься, светлый бог, сейчас?
Здесь не гора, а тёмная лишь яма!" –
"Вглядись, – она по контурам – Парнас!
В неё стекается несметными толпами
Различный поэтический народ.
Парнас до мелочей весь в этой яме,
Но перевёрнутое всё, наоборот!
Не обманул тебя я, успокойся!
Смелее к краю ямы подойди.
Ну, что стоишь? Ведь не съедят, не бойся!
Там на своих собратьев погляди!"
И подошёл поэзии любитель,
Рифмованный из ямы слыша стон,
И, посмотрев на эту "муз обитель",
Увидел в пропасть уходящий склон.
И жуткий вихрь из ямы вдруг поднялся,
Поэт был этим вихрем увлечён,
И как за край вцепиться ни старался,
Но был низвергнут вниз по склону он.
Глядит поэт. Как глубока "вершина"!
И в смрадных испареньях в глубине
От грязных стоков зыбкая трясина,
И что-то копошится там на дне.
И по крутым скользя осклизлым склонам,
Кто кубарем, кто на другом повис,
Поэтов тьма, вопя стишки со стоном
С ним вместе прут к "вершине" этой, вниз!
Но чем ни ниже, тем грязнее склоны,
Чем глубже, тем становится тесней.
С людскою речью меньше схожи стоны,
И в них черты теряются людей.
Шипят и булькают, и их поток стремится
Неудержимо на "Парнаса" дно.
Пиявки, скорпионы и мокрицы,
Всю гадость перечислить мудрено.
И наш поэт, – сам видит, – изменился,
Нечеловеческий уже обрёл он вид,
Он в паука внезапно превратился,
И лап восьмёрка по бокам торчит.
А на спине паучий знак привычный,
Да не совсем, чего-то в нём не так –
Какой-то формы не вполне обычной,
Концы загнуты – злобный, мерзкий знак!
Стихи читать пытался паучина.
Но где же голос? Даже не шипит!
Лишь злобы потянулась паутина,
Та, что утроба гадкая родит.
И голос Феба прозвучал вдруг громом
Оттуда, сверху, где сияет свет:
"Ну что, дружок? Вот ты теперь и дома!
"Парнас" таков, каков и сам поэт!"