Снежная ночь опускалась на тёмный город.
Люди гасили лампы. Сдвигали шторы.
Перекрестив, обнимали своих детей.
Виделись детям во сне леденцы на ёлках,
свечи, шары, конфеты в цветных обёртках…
А над землёй голосила навзрыд метель.
Этот январь в дневниках стал последней датой
многих в том городе. Прервано… Сорок пятый
три отрывных отделяли от «смертных» дней.
Люди ложились спать. И смыкались веки.
В окнах фанерных ветер гудел, как в деке,
и от того становилось ещё страшней.
В то Рождество не служили «ночную» в храмах.
Дробь отбивал метроном на оконных рамах.
Звуки молитв разбивались об артобстрел.
На колокольнях «немых» бесновалась вьюга.
Насмерть, в черте границ рокового круга,
встал Ленинград. И стонущий Вифлеем
стал осязаем - сжалась спираль пространства.
Вечность легла на крыши, устав от странствий.
Время рвалось и пятилось, словно рак.
Будет ли завтрашний день их встречать рассветом? -
Люди не ведали, тихо молясь. Ответа
с той стороны ловушки не знал и враг…
…В доме на Лиговке / прямо у старой школы,
где умножать на икс и спрягать глаголы
дети учились, грифель чертил поля/
копоть покрыла стены густой смолою.
Тлела зола. У «буржуйки» сидели двое -
плавили снег и пили из хрусталя.
Время, застыв внутри беспощадной стужи,
словно мираж, исчезло для них. Снаружи
лишь неизбежность. В горле - холодный ком.
Ночь догорит в печурке, и едким дымом
в двери вползёт разлука. Неотвратимо.
Он навсегда покинет замёрзший дом.
И зазвучат мгновенья надрывной кодой:
ляжет за Вислой, не пролетит и года,
в братский окоп, без имени и креста.
Но, до последней гильзы в тисках затвора,
будет под сердцем биться далёкий город,
где над Невой звенящая высота!
Мёрзлая рябь. Гранит под чугунным небом.
Несколько сотен граммов сырого хлеба/
призрачный шанс на завтрашний день в руке/
вновь понесёт она под пальтишком ветхим,
лестничных маршей сумрак тревожа эхом,
бледной девчушке с родинкой на щеке.
Год отгрохочет - ни писем, ни слёз. Ни спичек.
Память порвётся, образы обезличит,
даже из снов стирая его лицо.
Будет протяжен свист ледяной метели.
Вечность крылом коснётся её постели
в ночь, когда красный фронт разорвёт кольцо…
Пусть впереди бомбёжки и смерть, и холод!
Пусть осаждённым год ещё будет город
и непомерным горе сирот и вдов,
но измождённым людям вдруг станет ясно,
что, наконец, в безумной ночи погасло
пламя свечи, обугленной с двух концов…
… Ночь. Круговерть зимы, словно спин дервИша.
В окнах застыла тьма. И пока не слышит
звуков «седьмой симфонии» враг, таясь.
Стрелы салюта в двадцать четыре залпа
в небо ещё нескоро взлетят. И Завтра
вновь не для всех сплетёт ледяную вязь.
Мама рукою слабой обнимет где-то,
тихо шепча, что скоро наступит лето,
сонную дочку с родинкой на щеке.
Двое, в последний раз разомкнув ладони,
молча простятся в осиротелом доме.
Прошлое - только тени на потолке…
Ночь отлетит. К утру отсвистят снаряды.
На Пискарёвском кладбище лягут рядом
те, для кого рассвет не раскроет створ.
Ярость и мужество сжав в подреберье, гордо,
с верой в победу, встретит Великий Город
страшной блокады первое Рождество!