Миражи
Болью памяти не оплачены,
главным словом не обозначены –
рифмы шли в Гефсиманский сад.
И молчала вдали пустыня.
Что ей слово? – Камней рабыня.
Ей ли здравицы петь? Виват!
Рифмы шли, угасало солнце,
на другом континенте овцы
шерсть теряли и часть души,
часть себя или части речи…
Слово блеяло издалече,
беспокоило миражи.
Баю-бай…
Уходили на бой солдаты.
Уходили и вновь уйдут.
У войны нет лица и даты,
она – там или тут…
Ей – слова, что вода в песочек,
капнет море в бездонный рот.
Баю-баю, ты спи, сыночек,
мир придёт…
Баю-бай, не тревожьте дочку,
спит она не один годок,
снится ей, что в белой сорочке
над окопами ходит бог.
Но зачем говорить?..
…Но зачем говорить, если птицы в стихах,
если ангел весны блистает?
Только в сердце печаль, как погибель – тиха` –
звука нет, но не утихает.
Грезят словом рассветы, несть им числа,
грезят числа о вечном – в сумме,
но растратит свой пыл над цветком пчела,
и никто ей не скажет: всуе…
И никто не срифмует её с числом,
не истреплет глаголом душу.
Что ей песни печальные – о былом, –
если рвётся душа наружу.
Лишь цветок повернётся за солнцем вслед,
не заметив пчелиной смерти.
Что цветку чьи-то смерти, пока есть свет
и землистый кусочек тверди.