- Домик я почти достроил. Хочу теперь красиво оформить перила на первый этаж кованиной такой нормальной, под виноградную лозу, жёстко кручёной такой, чтобы от души, - говорил мне Толик хриплым баском, разливая ароматный виски по толстостенным и очень неудобным в руке стаканам. – В фирму заезжал, но там цены – легче сразу на берёзе повеситься. Хочу, чтобы всё было так же, как в этом баре на входе: гроздья, листья и сама лоза, только чуть потолще, так чтобы не согнуть, не сломать, понадёжнее, посерьёзнее, сможешь? – спрашивал он, пристально глядя мне в глаза и зажёвывал проглоченный в один глоток виски лимоном. В баре приглушённый свет размазывает силуэты по тёмным драпированным шёлком стенам, а выпитый виски словно приглушает звуки в ушах.
- Конечно, смогу, - отвечаю я, выпиваю свой стакан за три глотка и морщусь от кислючего и сильно недозрелого лимона. А что я ещё мог ответить, после того как я почти два месяца отсидел без работы и без денег на шее у жены? Устроиться на работу, не имея никаких документов, даже паспорта, всегда проблема, вот и срывались все мои попытки и намерения заработать денег. Тут поневоле будешь хвататься за любую возможность подработать, даже в таком неожиданном амплуа. Хотя. Чего уж там врать? Предложение меня больше порадовало, чем озаботило. Давненько я мечтал заняться чем-нибудь таким! Творческим, глобальным и дающим возможность стабильного заработка.
Толяна я встретил совершенно случайно, когда в обед проходил мимо бара и увидел, как из джипа вылазит мой бывший начальник. Подошёл к нему, протянул руку, поздоровался. В принципе, он никогда не был заносчивым парнем, он и предложил мне зайти в бар и опрокинуть по соточке. Так как одному ему пить было скучно, а его другу пить нельзя – он за рулём. Я немного удивился такому повороту дел, но выпить согласился. А кто откажется в такой ситуации успокоить душу на халяву? Толик человек не бедный, не станет мараться дешёвой водкой. Вот мы и сидели в баре, и разговор он этот затеял неспроста. Толяныч был человеком довольно мутным, странно-жадноватым и если о чём-то мы и договаривались, то это означало, что он обязательно будет иметь свой интерес.
Я понял это ещё с тех пор, когда работал слесарем на авторазборке, где он был командиром. Впрочем, деньги он хоть и зажимал, но всё же голодным и недовольным никогда не оставлял, он понимал, что таких специалистов, как я, нужно беречь. Авторазборку он вскоре продал своему компаньону по бизнесу, и при новом начальнике мне пришлось уволиться – он завёл такие правила, что я не захотел там оставаться. Я любил работать в местах, где мне оставляли кусочек свободы. Попить чайку и отдохнуть пяток минут, когда мне этого хотелось, я должен был по- всякому. А там зажали совсем. Не давали лишний раз присесть. Но, как оказалось, я немного поспешил с увольнением, вот и мотался с тех пор по городу без дела.
- Короче, так, - продолжал он, - за микрорайоном Солнечным у меня без дела стоят два небольших кирпичных гаража, почти на халяву достались. Но вот незадача, построили их на таком отшибе, что ни электричества, ни других коммуникаций там до сих пор нет. Провести, конечно, можно, но эта пара дополнительных столбов обойдётся мне в такую сумму, что эти гаражи того, пожалуй, и не стоят. А продать в таком состоянии непросто. Впрочем, ты, Серый, особенно не парься, свет будет, небольшой джапановский генератор дядька там оставил. Он в гараже кузницу в своё время хотел развернуть. Да вот помер внезапно год назад. Чё-то с сердцем у него. Бухать-то тоже, видно, не любил ни грамма. Всё, что нужно для этого, там есть. Он горн уже построил, наковальня, инструмент какой-никакой, ну и прочие приблуды для художественной ковки. Я знаю, что ты работал художником и занимался литьём по серебру, вот поэтому к тебе и обращаюсь. Да и присмотреть немного за гаражами желательно, вроде договорённость со сторожами соседних боксов есть, но уж больно они в стороне стоят. Мало ли что…, взломают, сволочи, ночью. И воровать, кроме генератора, вроде нечего, да кто его знает? А так, может, и побоятся! Ну что, поработаешь? Денег больших, наверное, пока не будет. Но там, глядишь, и другие заказы появятся! Не пропадать же добру. И тебе хорошо, и мне польза! Ты же ничего не теряешь? В общем, если согласен, то подходи утром к девяти часам на остановку, я подъеду, и поедем осматривать фронт работ.
Честно сказать, я особенно не мог похвастаться, что я тонкий знаток кузнечного искусства. Я припомнил, что как-то помог однажды сделать сварную решётку на окно гаража своему начальнику, вот он и вспомнил об этом. В своё время я очень интересовался обработкой металлов, как всякий разносторонний художник, и поэтому низкоуглеродистую сталь от высокоуглеродистой отличить мог спокойно. А остальное, как я думал, приложится. Предприятие несколько авантюрное, но я решил рискнуть. А что я теряю? Пару неделек потренируюсь, попорчу металл, а там будет легче. В конце концов отказаться всегда успею. Мы допили виски и попрощались, я с почти отличным настроением отправился домой. Назавтра в девять часов утра я уже, поёживаясь от холода, стоял на остановке. Прохладный ветерок и лёгкий дождик быстро выветрили из головы вчерашний виски.
Тонко скрипнули тормоза чёрной большой машины, и открылась дверца.
– Привет, залазь, Серый, - хмурый Толик пожал мне руку и снова закрыл глаза. И мы погрузились в пятнадцатиминутную полудрёму, убаюкивающую на плавных неровностях асфальта и мотающую на скользкой грунтовке. Гаражи, действительно, оказались несколько далековато от остановки и жилья. Как минимум, полчаса пешком добираться. С одной стороны, хорошо, что стояли они на отшибе, меньше будет претензий, всё-таки кузнечное ремесло достаточно пожароопасно, но с другой – как-то неуютно было мне одному в почти чистом поле. Достаточно старые кирпичные постройки не отличались ни изыском, ни простором. Два гаража из четырёх прилепленных один к другому и принадлежали теперь Толяну. В самом крайнем его дядя намеревался открыть кузницу. Я посмотрел самодельный небольшой горн с недоделанной вытяжкой, наковальню, стоящую на постаменте из толстого уголка, сложенные кучей в углу кувалдочки и ручники. Старинные огромные тиски, видимо, ещё середины прошлого века. Четыре больших дырявых мешка кокса, стоящие там же, крошечный шестисотваттный японский бензогенератор замкнутый в сыроватом подвале, пустую двухсотлитровую бочку под воду. Взял авансом у Толика тысячу рублей и ключи от гаража, и мы разошлись, договорившись встретиться через три дня. Я остался, а он упылил по своим неотложным делам. Мне предстояло обживать гараж в одиночестве.
На следующее утро я первым делом заехал на рынок и на выделенную тысячу закупил бэушный электрический кабель и лампочки с патронами. Да пару перчаток с брезентовыми верхонками, руки-то жалко. Свои, родные. Нужно было провести электричество и подсоединить проводку к генератору. Если днём в гараже можно было работать и при открытых воротах, света и тепла хватало, то вечером было уже несколько темновато. А я намеревался работать допоздна и серьёзно. Я хотел быть трудолюбивым. Я мечтал быть трудолюбивым. И весь первый день провозился с проводкой и доделывая электрическую вытяжку над горном так, чтобы, если нагрянут пожарники, всё выглядело прилично. Впрочем, что тут делать пожарникам? В такой дали от доходных и рыбных мест? А если им нужно будет ко мне докопаться, то сделают они это в любом случае! Работа с открытым огнём даёт простор для фантазии пожарников, а у меня в гараже всего два огнетушителя, да и то неизвестно, рабочие ли они? Под конец рабочего дня, отполировав до блеска «лицо» наковальни мелкой наждачкой, я ушел из гаража довольный и удовлетворённый. Я ждал начала работы как первой брачной ночи. За два месяца безработицы я соскучился по серьёзному делу.
Несколько омрачало моё настроение то, что через три дня у моей жены был день рождения, а денег на подарок и цветы у меня не было ни копейки. Так как выданный мне аванс я уже потратил на освещение в гараже, то уже в автобусе, когда я ехал на следующий день на работу, у меня возникла мысль сделать подарок любимой женщине самому. Я захотел выковать ей металлическую розу. А заодно и потренироваться перед серьёзным заказом. Потому что прутки для перил Толик обещал подвезти только в следующий свой приезд.
Генератор тихонько запыхтел у двери гаража, лампочки под потолком неярко осветили мою мрачноватую кузницу, и костёр из тоненьких щепочек задымил в горновом гнезде. Я переоделся, попил чайку из привезённого с собой термоса и приступил к священнодействию. Я видел металлические розы на выставке в книжной галерее, но там они, кажется, были сварные, и мне, конечно же, не подходили. Я ни разу не видел, как они делаются, но решил, что всё равно добьюсь своего любой ценой. Покопавшись в железках, валяющихся под металлическим столом в углу, я обнаружил большую стальную пластину толщиной миллиметра четыре. Я уже примерно представлял, что я должен делать. Зажав в тисках и вырубив зубилом из нее неровный (так было задумано) круг, диаметром примерно пятнадцать сантиметров, я разделил его чертилкой примерно на девять секторов. Большая точность тут и не требовалась. Три сектора узеньких, три сектора средних и оставшиеся три сектора остались самыми широкими. Снова разрубив его зубилом по начерченным линиям, я приступил к творчеству. Это был настоящий порыв, настоящее вдохновение.
Цвет раскалённого металла всегда меня завораживал. Я и раньше, ещё в детстве любил посещать с отцом нашу небольшую деревенскую кузницу. Но сейчас я сам был тем волшебником и художником, окрашивающим металлы в цвета пылающей вселенной. Нужно только подбросить несколько небольших кусков антрацита в горящий огонь, и включить медленный поддув горна. Двигатель негромко зашумит лопастями и загудит огонь, тревожно трепыхаясь короткими языками. Вытяжка над горном иногда вздрагивает, вытягивая сизую и черную гарь на улицу через жестяную трубу. Терпкий запах горящего угля, разлившийся по всему помещению, щекочет ноздри и сушит лёгкие. Это особый запах, запах силы и власти над железом.
Сталь оживает. А рождение жизни всегда завораживает. Если сталь не ржавая, то на ней можно видеть настоящие живописные полотна. Сначала на ней заиграют цвета побежалости. Это спокойная радуга, переходы которой из цвета в цвет едва уловимы и не имеют границ. Первое время можно стоять, с удивлением разглядывая эту цветовую палитру, и никогда не надоест эта смена красок. Кусок металла, брошенный на голубоватое пламя углей, сначала кажется размытым чёрным пятном. Пока не привыкнут глаза. Потом по нему медленно пробегает неровной полосой жёлтый ручеёк, который через несколько мгновений превращается в золотой. Цвета играют и, кажется, произвольно перемещаются по стали, повинуясь направлению движения воздуха. Мгновение – и золото превращается в пурпур, ещё мгновение – и на металле вызревает фиолетовый поток, постепенно становящийся синим, и, наконец, на некоторое время металл снова застывает плотным серым цветом.
Это означает, что он уже равномерно прогрелся и начинает накаляться. Первым на нём рождается тёмно-коричневый цвет, который изнутри, из самой середины металла начинает пробиваться краснотой. Температура повышается, и вот, наконец, металл становится тёмно-красным. Цвет перезрелой вишни созревает быстро и меняется на вишнёвый, но уже более яркий, ранний и насыщенный. Невозможно отвести взгляд от этих медленных переходов. Наверное, чтобы такое описать точно, нужно быть прирождённым писателем. Как жалко, что мне это не дано. Вот и описываю, как умею. Светло-красный цвет переходит в оранжевый. Но и теперь метал ещё не готов к обработке. Нужно ждать, когда цветовая гамма стали изменится с тёмно-жёлтого на светло- жёлтый и в металле засияет яркое солнце. Всё, теперь метал созрел. Его температура перевалила за тысячу градусов…! Я надеваю брезентовую верхонку на левую руку и хватаю кузнечные клещи. Сверкнули искры от соприкосновения горячего металла и наковальни…
Первые же удары небольшого молотка, ручника, превратили оставшийся за моей спиной мир в пустую формальность. Я уже знал, как делать розу. Я уже видел её по частям и всю в сборе. Сначала нужно было пробить «бородком» небольшое отверстие в самом центре круга. Расплющить до нужной толщины внутренние самые тонкие лепестки розы на вырубленном куске стали и, придав им форму на тонком конце рога наковальни, загнуть их внутрь несколькими лёгкими движениями молотка. Следующие, средние три лепестка так же проковываются по краям и, с предварительно выгнутыми наружу кончиками, так же легко встают на место. Я всё делал на одном дыхании, мне некогда остановиться и подумать, кажется, что я их ковал уже тысячу раз. И теперь послушные мышцы просто вспоминают знакомые ощущения и наслаждаются полученной свободой. Бутон цветка получился небольшим и очень похожим на настоящий. Ещё час непрерывной работы ушёл на стебель цветка, главной трудностью в котором было отделить зубилом ту часть, из которой и был выкован лист, да вырубить тем же зубилом заусенцы на стебле, чтобы, как и на настоящей розе, на моей были колючки. И, просунув стебель в отверстие бутона, расплющить самодельным чеканом, чтобы намертво скрепить эти две её части. Когда я, наконец, вынул остывшую розу из помутневшей воды, я очень пожалел, что гаражи стоят на отшибе! Как жалко, что меня некому было похвалить. Моя роза казалась мне чудесной! Впрочем, я думаю, что если бы я сказал, что я делал это в первый раз, никто бы всё равно не поверил. Мне и самому в это с трудом верилось.
На следующий день я ехал на работу с таким желанием, которого не испытывал уже, наверное, лет десять. Весь день я проработал почти без перекуров, только пару раз хлебнул чая, и к восьми часам вечера три замечательные розы одна краше другой уже стояли в квадратном хвостовом отверстии наковальни. Я уже переодевался домой, когда приехал Толик и привёз обрезки прутка и арматуры, из которых я должен был делать ему решётку для крыльца. Он вошёл в кузницу и заинтересовано застыл перед металлическими цветами.
- Это ты сделал? – с сомнением в голосе спросил он. И получив утвердительный ответ, опять принялся их разглядывать.
- Я тоже хочу такие! Поставлю у камина, – наконец, через некоторое время выдохнул он.
- Понимаешь, Толик, не могу я тебе их отдать, - отвечал я, - у моей жены сегодня день рождения, а у меня нет денег даже на подарок, вот я и хочу подарить ей хотя бы такие розы. Не могу же я прийти домой совсем без подарка, ты уж извини, а тебе я попозже сделаю такие же.
- Хорошо! Не хочешь отдать, тогда продай, - настаивал он, - я их у тебя куплю, держи деньги на подарок жене, - он полез в портмоне и вытащил три купюры по тысяче рублей.
Делать было нечего. Такой исход, в принципе, меня устраивал. Дело в том, что я не очень был уверен, что кованому железу моя жена обрадуется больше, чем живым цветам. Как бы то ни было, но на прекрасную чайную розу, бутылку недорогого красного вина, бутылку шампанского и футляр для цифрового аппарата в подарок жене мне с грехом пополам хватило. И все остались веселы и довольны! Это было моё первое кузнечное произведение.
Помнится, немного подвыпив, я сидел и вслух рассказывал жене о том, что, возможно, я был кузнецом всегда. И в душе и в прошлой жизни. Просто раньше ещё не знал об этом. А теперь, наконец-то, это случайно проявилось помимо моей воли. Наконец-то я нашёл себя! Я понял, что железо – это мой материал. Не холст, не бумага и не глина, а непокорная сталь, с упрямым и неподатливым характером. Ну и пусть немного с непривычки побаливают мышцы, но это быстро пройдёт.
Рано утром, когда я перед работой пил крепкий чай, зазвонил телефон:
- Знаешь что, Серёга! – говорил мне Толик. - Я чё-то тут подумал и решил: ну и зачем мне эта виноградная лоза? Чё я грузин или молдаванин что ли? Давай сделаем решётку на крыльце из кованых роз? А? Как ты на это смотришь?
- Мне всё равно, Толик, - отвечал ему я, - ну если хочешь решётку из роз, то давай из роз. Я не против…
Перила для крыльца были мною досконально измерены, нарисованы в эскизе на бумаге и были даже размечены на полу в гараже в натуральную величину. Но сделать их быстро у меня не получилось. Я занимался изготовлением гибочного шаблона, когда у дверей моей мастерской скрипнули тормоза и из дверей «Мерседеса» вышел Толик в сопровождении двух неизвестных мне мужиков. Один явно был трудяга, в рабочей робе, припорошенной какой-то цементной пылью, а второй походил на этакого криминального «братка», какими их показывают в наших бесконечных сериалах. Правда, в отличие от телевизионных упырей, речь его была здравой и вежливой. Как оказалось, Толик уже успел похвастаться, что у него есть «личный» кузнец, который делает такие красивые цветы из стали. И вот он приехал с камнетёсом с кладбища, который занимался изготовлением памятника его старшей сестре. На плиту из черного мрамора они решили прикрепить венок из чёрных роз, который и предстояло мне изготовить. Камнетёс привез примерный чертёж и размеры венка. Это должен был быть круглый полуметровый букет из двадцати плотно сплетённых цветов. Оставив мне чертёж с точными размерами отверстий для крепления и задаток в восемь тысяч, они удалились. У меня в распоряжении было четыре дня.
- Он сможет, - уверенно за меня ответил мой бывший начальник. А меня попросил: - Не подведи, это очень нужный мне человек!
Я покачал головой и приступил к работе. В том, что я успею, я не сомневался. Главное, хватило бы нужного железа и угля для горна. Ну а если мне и придётся задержаться на работе допоздна, то это нестрашно. На такой работе это даже приятно. И действительно, ровно через четверо суток они приехали и, замерив расстояние между крепёжными отверстиями, забрали венок. Не могу сказать, что этот шедевр дался мне легко, в сборе он весил около тридцати килограммов, и ворочать его было удовольствие малоприятное, но рассчитывать на помощь мне не приходилось, и я справлялся как-то сам. Мужик оказался немногословным и пунктуальным, загрузил заказ в багажник, молча сунул мне остаток суммы и, пожав руку, уехал восвояси.
Что ещё немного отвлекало от работы, так это проблемы с материалом. Железо быстро кончалось, и спасало меня только то, что я работал недалеко от гаражного кооператива, и там на свалки в окрестностях выбрасывали немало ненужных металлических деталей и запчастей. Приходилось иногда притаскивать их к себе, обжигать в горне машинное масло и солидол, пилить метал, рубить его и пускать в дело. Однажды, проходя мимо недостроенных и уже лет десять как заброшенных гаражей, я наткнулся на горизонтально торчащий кусок железа. Немного поковыряв крапивные кусты ботинками, я выдернул из-под земли четырёхметровый прут толстой трёхсантиметровой арматуры. Это был подарок судьбы! Вернувшись вечером с лопатой, я откопал ещё больше десятка таких прутьев. Как минимум на пару месяцев материалом я был обеспечен. Иногда что-то подкидывал Толик. Иногда бывали напряги и с углём. Конечно, лучше всего для этой цели подходил древесный уголь, я его использовал для особо ответственных работ, но слишком накладно получалось его покупать. Поэтому я договорился со сторожем, который жил в собственном доме и закупал уголь машинами. Он привозил мне отборный антрацит по двести-триста рублей за пятидесяти килограммовый мешок. Ему это было не трудно, так как трёхтонная машина, ему обходилась в две тысячи.
Работа с перилами двигалась, но очень медленно. Благо, Толик меня не торопил. Он всё время что-то совершенствовал в конструкции, переиначивал, усложнял. Но форсировать изготовление не призывал. «Главное – качество!» – повторял он не то для меня, не то для себя и, приезжая регулярно один раз в три дня, привозил мне новые заказы от клиентов. Чего мне только не приходилось теперь делать. Комплекты для камина, состоящие из кочерги и совка. Кованые подсвечники и даже небольшую люстру для сауны, мрачную и гремящую цепями. Заказы потекли, потому что теперь и обитатели окрестных гаражей заходили в гости, курили сигареты и делали мелкие заказы, попутно снабжая меня бензином для генератора. Я бросил пить пиво, писать стихи и, даже засыпая вечером, думал о завтрашней работе. Время летело стремительно и незаметно. Всё у меня получалось как-то легко и просто. Но одно оставалось неизменным: какие бы заказы я ни получал, в девяти случаях из десяти в них присутствовали розы. Толик сделал мне такую мощную рекламу, что избавиться от этой напасти уже не было возможности. Каких только роз мне не пришлось делать…
Несколько раз мне приходилось выковывать розы из меди. Медь обрабатывается очень легко, но это и есть главный её недостаток. Какой-то это женский металл, мягкий и непостоянный. Ради этого я даже научился его паять, используя вместо припоя латунные опилки, а вместо флюса растолченное в муку бутылочное стекло. Отполированные медные розы были очень красивы, но почему-то не грели мне душу. Только сталь была достойна этих цветов. Приходилось делать подсвечники в виде лилий, но этот цветок слишком строг и симметричен, он ограничивает свободу и не даёт такого удовлетворения зрачкам, как раскалённые лепестки роз. А заказы все не кончались и не кончались. Пару раз приезжали совсем незнакомые заказчики и скупали оптом те небольшие партии товара, которые я успевал сделать в перерывах между изготовлением решётки для крыльца. Мне уже стало казаться, что всю сознательную жизнь я только этим и занимался, что махал молотом над наковальней. Я отпустил небольшую бороду и даже внешне стал походить на тех кузнецов, которых так любят рисовать художники. Как оказалось, борода для кузнеца вещь не просто создающая образ, но она ещё и служит дополнительной защитой лица. Сколько раскалённых искр не долетело до кожи, погаснув в густых зарослях моей многоцветной бороды.
Раскалённый кирпичный горн остывает очень медленно, порой, он до самого утра исходит угольно пахнущим теплом, и мой гараж сразу же облюбовали беспризорные воробьи. Ночью они забирались сквозь крыльчатку вытяжки в гараж и ночевали примостившись на вытяжном куполе. Выбраться назад, тем же путём было затруднительно и утром мне приходилось выпускать их, пошире открывая гаражные ворота. Впрочем, парочка особенно наглых и продуманных из них, в особо холодные дни игнорировали мои приглашения на выход. И сутки напролёт проводила в гараже поклёвывая крошки, которые я специально оставлял для них на бетонном карнизе под потолком.
Наконец, почти через год, решётка была готова. После того, как её увезли на грузовичке, моя мастерская стала казаться пустой и неуютной, до того я сжился с этой нескончаемой работой. Что и говорить, она получилась очень удачной. Неправильный ромб со сторонами три на три метра был щедро украшен цветами и листьями и пронизан изощренно изогнутыми побегами. Это была удачная работа, которая стоила потраченного на неё времени. Ну и пусть он заплатил мне за неё совсем немного, я понимал, что недоплаченная сумма ушла в счёт аренды этого гаража. Зарабатывал я на заказах неплохо, и поэтому был на Толика не в обиде. Толик есть Толик, он свои деньги считать умеет. Я был даже уверен, что он и с моих сделанных заказов что-то имел. Я был не против. После того как я сделал его решётку, он стал приезжать всё реже и реже и, наконец, вовсе куда-то пропал на два месяца. И я наслаждался неторопливой работой и беседами с постоянно сидевшими у меня в гостях мужиками из близлежащих гаражей. Я слился с окружающими меня пейзажами, с постоянным запахом горячих углей и звуками кувалды, стучащей о наковальню. Я понял, что лучшей работы, когда сливаются тело и душа, мне уже никогда не найти.
Как-то весенним солнечным деньком, когда на улице таял грязный снег и радостно чирикали оттаявшие воробьи, у дверей гаража наконец-то остановился Толиков джип.
- Привет, Серёга! - почти радостно сказал он. – Не знаю, обрадуешься ты или огорчишься, но я, наконец-то, нашёл покупателей на эти долбанные гаражи. Доделывай тут все свои дела, подчищай долги в течение недели, и ты свободен как ветер в степи. Закончились твои мучения.
Громко щёлкнул и заглох двигатель на вытяжке. Вдребезги разлетелась крыльчатка, и лопасти посыпались прямо на горящие угли.
В этих гаражах сейчас какая-то мелкая авторемонтная мастерская. Не знаю, рентабельна ли она на таком непроезжем месте. А теперь, когда я хожу по городу, то иногда ещё встречаю выкованные мною розы. Свою работу узнать нетрудно. Пройду, посмотрю, вздохну: - Эх, это же моя роза...
Она была почти как настоящая, моя родная, прокопченная чернейшим углём и пропахшая добела раскалённым железом кузница! Она была почти такая же, как описывают в старинных рассказах и легендах. Даже была немного похожа на картинки маслом художников, вольно фантазирующих на тему огня и металла. Потому что, как и положено такому загадочному заведению, она стояла на отшибе и в глазах других была полна таинственности. Там, где среди чистого целинного ромашкового поля трогательно шумели неизвестно как уцелевшие среди цивилизации несколько гнутых и ломаных чахлых берёзок. Вдалеке от жилых домов, у проезжей, покрытой весной и осенью слоем жидкой грязи, а зимой заколдобленной и замуравленной жарким летом дороги. Вела эта дорога из бетонного суетного серого города в небольшую пригородную деревушку с задумчивым названием Сухая Балка. Почему «Сухая» и почему «Балка», было никому не ведомо. Истинный смысл этого названия давно затерялся в поблёкших и выцветших чернильных записях старинных журналов уездных и губернских землемеров и в завитках и извилинах мозга последнего умершего околоточного архивариуса, знавшего эту тайну. Ну и пусть. Не одна она осталась с утерянным секретом своей фамилии и происхождения.
Сама кузница представляла собой два типовых приземистых кирпичных гаража, примыкающих торцами к двум таким же исользуемым как временные склады заезжими торгашами. Каждый гараж три метра на шесть, мои помещения соединялись между собой проёмом в общей стене. В одном помещении был небольшой горн из жаропрочного кирпича с двумя старинными напряжённо звенящими наковальнями, железным верстаком и стеллажами с инструментом, клещами, шаблонами, ручниками, кувалдами, а другое помещение выполняло роль склада чернового железа и готовой продукции. Так я и работал. Да что там работал! Там я творил...! Ведь если какой-то процесс приносит радость, то это уже, пожалуй, и не работа, а одно удовольствие. Я даже себе бороду отрастил, чтобы соответствовать картинному облику кузнеца. Правда, выросла она у меня неоднозначно трёхцветная, чёрная в центре, русая по бокам и рыжая на висках, но свою функцию по защите лица от искр и огненного жара выполняла исправно. Утром я часто приезжал на первом автобусе. Пешком под осенним дождиком или зимним снежком проходил получасовой путь, полной грудью вдыхая утренние туманы, караулившие путников в низинах бывших оврагов.
Открывал большие металлические скрипучие двери на огромных навесах в пропахшую угольной гарью темницу. Заводил фыркающий и кашляющий бензиновым дымком генератор, раздувал огонь на так обычно и не остывавшем со вчерашнего вечера горне, кипятил на углях в медной кружке крепкий чай и, наслаждаясь жаркими бликами оранжевого и синего пламени в угольной черноте горнового гнезда, рисовал в голове эскизы своих будущих творений.
Утром я всегда рождался заново, чтобы стать богом Гефестом, творящим новый мир из остывших металлических осколков старой лавы. Потому что всякий человек, способный на такое преображение, чувствует себя немного богом. Или немного дьяволом. В зависимости от того, будет ли он, разрушая старое, созидать новое или разрушать новое для восстановления старого.
На бумаге обычно рисовалась только основная концепция произведения. Будь то гнутая оконная решётка, вычурная люстра на цепях, примитивный гвоздодёр или тонкая стальная каминная ширма. А все мелочи просто держались в голове. В большой мере всё зависело от терпения и настроения. От того, насколько в этот день будет мягким и податливым металл, изощрён мой ум и сильны мои руки. Если всё удавалось вначале, то и окончание было лёгким и воодушевляющим. Работа обычно начиналась незаметно, со шлифовки лица наковальни или выбора подходящего инструмента, с подбора подходящего куска железа, с разметки, но потом потихоньку затягивала так, что я зачастую забывал об обеде и весь день питался только крепким чаем, иногда закусывая его ореховыми карамельками.
Тяжелые физические усилия и кувшины пота, пролитые при создании любой мало-мальски значимой вещи, компенсируются сознанием того, что эта вещь останется на этой земле на долгие годы. Крепкая сталь может заржаветь и погнуться, но никогда не утратит своей истинной сути, если только снова не попадёт в горнило плавильной печи. Она проживёт десятки, сотни лет, а может, ещё будет служить музейным экспонатом и в следующем тысячелетии, когда имя творца уже давно будет забыто, а его прах будет растворён во вселенской материи занесённых временем погостов.
Что ещё меня привлекало в моём тогдашнем положении, так это то, что большую часть времени я находился в добровольном необременительном уединении. Какие-то, как тогда казалось мне, глубоко философские размышления складировались ровными золотыми слитками в моей голове под фейерверки искр и колокольный звон наковален и молотков. Нечастые клиенты редко отвлекали меня. Они приезжали, делали заказ или платили деньги, забирали готовые изделия и растворялись за невысоким пригорком в конце дороги, ведущей в город. Постоянными моими гостями были только сутулая бабка Путинчиха, полдюжины чумазых драчливых воробьёв, поселившихся в несущих плитах потолочного перекрытия, и небольшая интеллигентная крыса Чува.
Бабка Путинцева останавливалась у меня на отдых пару раз на дню. Рано утром и ранним вечером. Она жила в деревушке Сухая Балка, расположенной подальше от кузницы. И ежедневно с ручной тележкой таскалась на небольшой рыночек, находящийся в близлежащем городском микрорайоне. Торговала она жареными семечками тыквы и подсолнуха, кедровыми орешками, клюквой, брусникой, черникой, грибами, ранетками, домашними соленьями и прочими мелкими дарами сибирской природы. Основную часть товара она хранила на рынке, но ежедневно ей приходилось подвозить на ручной тележке понемногу своих лесных и огородных заготовок для восполнения проданного товара. Автобусы из деревни не ходили, и поэтому почти ежедневно ей приходилось совершать пятикилометровые марш-броски. Обычно она, тяжело дыша, останавливалась в дверях гаража, стоящего в десятке метров от дороги, садилась на металлический табурет и, попивая предложенный мною чай, вела бесконечный рассказ о своей жизни. В основном все её истории были о единственном сыне, сорокалетнем балбесе, который никак не может жениться и устроиться на нормальную работу. Поработав где-нибудь пару месяцев грузчиком или охранником, он обычно жестоко разочаровывался в несправедливой, по его мнению, оплате, увольнялся и по полгода валялся на диване, попивая пиво и смотря бесконечные мыльные сериалы.
Чтобы прокормить этого толстого, уже начавшего лысеть увальня, бабушке приходилось ежедневно таскаться на рынок, заодно присматривая ему невесту среди контингента рыночных торговок. Но все её попытки сосватать своего потомка заканчивались тотальными неудачами, ведь от неё самой весь рынок уже был наслышан о «достоинствах» единственного отпрыска. Впрочем, я никогда особо не прислушивался к её болтовне, за неимением времени да и особого желания вслушиваться в её сетования, и лишь изредка улавливал смысл фраз, долетающих сквозь звон молотка. Иногда, в награду за моё молчаливое долготерпение слушателя, она пыталась вознаградить меня, то небольшой баночкой маринованых огурцов, то пакетиком кедровых орешек, то небольшим пучком ранней черемши или свежезасоленого папоротника. Я обычно всегда отказывался, но иногда чтобы скорее завершить процесс её искренней признательности я поддавался на уговоры и вежливо принимал дары. Посидев и отдохнув у меня с десяток минут, она отправлялась дальше, чтобы в следующий раз продолжить бесконечный рассказ, замкнутый в круговую цепь слов, с прерванного места. И её сутулая сухая фигура с влекомой следом громкоколёсой тележкой долго ещё таяла над грунтовыми колеями.
Вторым моим гостем, а точнее квартирантом, была небольшая чёрно-серая крыска, которой ещё от прежнего хозяина досталась кличка Чува. С ударением на первом слоге. Это было добродушнейшее и тщедушнейшее создание, миролюбивое, нагловатое, пугливое и ласковое одновременно. Всякий раз, когда я доставал из сумки что-нибудь съестное и шуршал пакетами, она вылезала из своего убежища и с самым покорным в мире видом просительно смотрела на мою трапезу печальными чёрными бисеринами глаз. Ох уж эти глаза! В них было всё! И рабская покорность, и немая мольба, и вежливая почтительность, и безграничное терпение, и преждевременная благодарность за ещё не полученные подарки! Любовь и преданность с первой секунды знакомства выражал её взгляд. Воистину это творение было воплощением звериной человечности!
Перегородка между гаражами была сделана не из кирпича, а из пустотелых шлакоблоков, вот в одном из таких сегментов самого нижнего ряда и обжилось это создание. Блок был немного сколот, и в нём при укладке стены образовалось отверстие диаметром чуть больше пары сантиметров, которое и оказалось достаточным для неё. Сухой и пустотелый шлакоблок, согреваемый добрым жаром горна, оказался надёжным и тёплым домом для непритязательной дамы. Конечно, она была очень хрупкой и миниатюрной даже для крысы, но всё равно я удивлялся, глядя, как она просачивается в этот крошечный лаз. Видимо, их кости устроены по-другому, или она была феноменальной гимнасткой, но так или иначе она спокойно курсировала через это небольшое отверстие. Вежливо и с благодарностью приняв от меня остатки трапезы, она аккуратно обедала, тщательно подбирая с пола даже самые мизерные крошки хлеба, колбасы и сыра. И потом тщательно умывалась, лапками протирая белёсые волосинки небольших усиков. Она была чистюлей, небольшой участок пола перед входом в её обитель всегда блестел как мраморный паркет, хоть и было в кузне достаточно пыли, копоти и сажи. Полная идиллия царила в наших простых отношениях: она меня ждала и любила, а я никогда не опаздывал на свидания и позволял ей меня обожать! Зачем разочаровывать божью тварь, если мне это ничего не стоит…
Месяца через три после нашего знакомства она ненадолго исчезла и не сверлила меня по утрам своими глазами-рентгенами. А потом, однажды утром, придя на работу и переодевшись, я растапливал щепочками ещё тлеющие угольки, как вдруг услышал тоненький, не громче комариного писка, скрип. Выключив шелестящую жестяными лопастями вытяжку, я прислушался и понял, что он доносится из гнезда пропавшей квартирантки Чувы. Но самой её при этом не было видно. Взяв фонарик, я опустился на одно колено и заглянул в отверстие её жилища. Дырочка была очень маленькой, но в направленном луче я отлично разглядел саму временно исчезнувшую, тревожно смотрящую прямо в центр яркого света, и рядом с ней крошечное пискливое неказистое создание, покрытое голой розовой морщинистой кожей, ещё абсолютно лишённое шерсти и беспомощно копошащееся у её груди. Вот те раз! Оказывается, эти несколько дней она была в декретном отпуске. Она стала мамашей!
И когда в обед она выскользнула из своего убежища и уставилась на меня с немой мольбой, я уже просто с полной неизбежностью почувствовал себя покровителем и почти отцом этого странного семейства, состоящего из взлохмаченных беспокойных воробьёв и маленькой крысы с детёнышем. Теперь, собираясь на работу, я непроизвольно захватывал что-нибудь и для кормящей матери, наверняка с нетерпением ожидающей моего прихода. И действительно, если раньше её можно было назвать скромной и терпеливой, то теперь она стала настойчивой и суетливой. Крысёнок родился единственным и был поэтому очень крупным и прожорливым, стоило ей на несколько секунд отлучиться, как он тут же начинал призывно пищать и паниковать. Поэтому ей уже было некогда томить меня взорами. Ей уже было не до тщательного умывания своей мордочки и усов, и её шёлковая ранее серо-чёрная шерсть, неопрятно торчала взъерошенными клочками. Она быстро подбирала брошенную ей куриную косточку, кусочек хлеба или сыра и моментально исчезала в отверстии своей тесной квартирки. Через некоторое время выбиралась наружу и снова стреляла глазами в сторону металлического верстака со старинными тисками, который одновременно служил и моим обеденным столом.
Ну что тут поделать? Приходилось вынимать бутерброды, иногда оставляемые на вечер и раньше обычно достававшиеся воробьям, и скармливать мамаше во имя беззаветной любви к детёнышу. Воробьи обижались.
Бабушка Путинчиха, однажды увидев крысу, смиренно просящую мзду за свою преданность в своём уголке, подпрыгнула с табуретки и страшно испугалась. Пришлось долго читать ей лекцию о всеобщем миролюбии живых созданий и несправедливости обвинений и предубеждений против них. Сойдясь в конце беседы на мнении, что самое жестокое и бешеное животное - это человек, мы выпили чая за согласие и расстались до вечера. Однако, отойдя метров десять от дверей, она обернулась и произнесла:
- И всё же ты её убей, эту тварь, эти паскуды заразу всякую переносят и грязь!… Одна беда от них.
"Нет", - подумал я, - "в моей теперешней кузнечной вселенной нет места никакой заразе. Раскалённый добела метал в моих руках и терпкий очищающий дым древесного угля в моей груди не позволят завестись в теле ни чуме, ни плесени, ни грязи! Огонь и дым спасительны не только для тела, они благотворны и для мозга, ибо по-настоящему сильный всегда должен становиться и добрым! А копоть на лице – не грязь, это просто особый знак принадлежности к касте огнеборцев. И я уже почти посвящен"!
Так потихоньку прошло почти два месяца. Крыса всё так же заботливо и с усердием клянчила лакомые кусочки для своего детёныша, и я всё поджидал, когда же она его выведет, чтобы познакомить с окружающим миром? Сколько же можно сидеть в душной темнице? Но он всё не появлялся. А Чува совсем похудела и, сколь бы усердно я её не подкармливал, всё, что ей перепадало съестного, она стремительно утаскивала в своё логово. Я проэкспериментировал и дал ей парочку крупных кусков, не пролезающих в отверстие блока. Она их тщательно разгрызла, не проглотив при этом не крошки, и утащила внутрь жилья. Даже старые засохшие косточки, раньше валявшиеся в уголке среди колючих обрезков металла, были подчищены и переправлены в детскую комнату. Причём писк выросшего детёныша звучал всё настойчивей и требовательнее. Порой мне хотелось заткнуть дыру чем-нибудь, чтобы не слышать этих панических криков. Он уже стал меня раздражать.
Как-то, когда он зашебуршал и застонал особенно настойчиво, я снова взял фонарик и, наклонившись, посветил в отверстие. Открывшиеся зрелище удивило меня! Я ожидал увидеть какого-нибудь некрупного серого подростка, но вместо этого в норе оказался монстр, занимавший собой почти всю полость блока. Луч высветил туловище, превосходящее размерами всё, что я мог себе представить. В габаритах крысёныш превосходил свою родительницу раза в четыре, а может, и во все пять! Рядом с ним она выглядела мышкой. Теперь стали понятны и худоба Чувы и её вечная суета. Чем больше она его кормила, тем больше ему требовалось еды. Всё, что она могла добыть, она приносила и скармливала своему единственному и наверняка очень любимому сыну. И тем самым загнала его в прочную ловушку. Этот непомерно раскормленный экземпляр уже никак не мог самостоятельно выбраться из своего логова. По той простой причине, что он уже не смог бы протиснуться во входное отверстие, его голова была в три раза больше.
В тот день я куда-то спешил, и мне некогда было долго удивляться и раздумывать о горькой участи этой семейки. Но, придя на следующее утро и переодевшись, я взял с полки стальное зубило на длинной берёзовой рукояти, большой молоток и, зайдя на склад с обратной стороны стены, тремя ударами выломал большой кусок шлакоблока, полностью освобождающий узника из бетонной темницы. Жирный крыс испуганно вжался в стену своим огромным телом, с ненавистью в розовых глазах оскалил на меня свои острые как бритвы зубы, но не двинулся с места.
Я вышел со склада, плотно закрыв двери в переборке, но оставил открытыми двери на улицу, чтобы, если возникнет желание, этот неприглядный отпрыск природы мог свободно прогуляться на все четыре стороны. Не держать же его теперь в моём огненном святилище!
Подбросил угля на горн и потихоньку занялся работой. Впереди меня ждал срочный заказ, и мне некогда было отвлекаться на такие мелочи, тем более общаться с этим чудовищем у меня не было никакого желания. Выхватив из огня раскалённую сталь, я просто забыл обо всём. Весь день я плющил кувалдой, гнул в шаблонах, рубил зубилом, рихтовал, клепал, закалял и отпускал металл, пил крепко заваренный чай и остановился, лишь когда седые сумерки стали заполнять пространство прохладного вечера.
Выключив вытяжку, я вышел на улицу, чтобы подышать опьяняющим кислородом осени. Заходящее солнце чем-то напоминало сталь, погружающуюся в тёмную воду серых облаков. Рабочий фон в ушах постепенно утихал. Всё тише звучал в голове гул синего и оранжевого пламени, всё медленней шумела крыльчатка вытяжки, всё реже ухала кувалда, и всё тише звенела натруженная наковальня. Только молоточки в ушах всё еще перестукивали по-своему сердечный ритм, но уже всё спокойнее и спокойнее…. Скоро они утихнут, и нахлынет звенящая тишина….
У боковой стены, привалившись к сырым кирпичам, лежала недвижимая тушка, ещё несколько часов назад бывшая единственным смыслом жизни маленькой крыски Чувы. На спине и на горле огромного мёртвого крыса была запёкшаяся кровь и явственно видны следы крысиных зубов. Его, только что вышедшего на слабых ногах и первый раз увидевшего небо, наверняка тут же задушил взрослый самец, чтобы не делить территорию с внезапно и невесть откуда взявшимся конкурентом. Скорее всего это был какой-нибудь новый претендент на тело Чувы. У неё снова начинался брачный период. Сама она сидела в полуметре от уже окоченевшего тела и чистила своими когтистыми лапками свою острую мордочку с маленькими белёсыми усиками.
Бабка Путинцева вечером в гости не зашла. Прошагала с тележкой, загруженной продуктами, мимо. Наверняка спешила к своему горячо любимому единственному сыну…