Ты шепчешь: «Да как же так можно жить, моя маленькая?
Тебя не били, но делали много хуже: бросали и ранили.
Тебя любили, но в грош твое слово не ставили.
Тебя хотели на раз, но от скуки на два оставили.
А ты как слепой котенок все тыкалась в их враньё,
Доверчиво в руки шла, раскрывая сердце, снимая сама бельё.
Ты своею рукой из слов чужих выжигала на теле клеймо.
И вроде умная, славная, светлая, да только в глазах черно.
В глазах уже даже не боль, а дерзость и нагота.
Мол, смотрите: хотела сдохнуть, а не стала, пережила.
Даже тех, что тебя убивали, ты простила, переросла.
Ну откуда в тебе в твои девятнадцать такая сталь и одновременно доброта?
Почему ты все принимаешь как данность, а зло как благо?
Почему делишь всю свою жизнь на "хочется" и на "надо"?
Почему ты смущаешься, когда к тебе с пряником, а кнуту рада?
Ты не знаешь, как может быть счАстливо. Я покажу, как надо».
Ты шепчешь, мои волосы пропуская сквозь длинные пальцы.
Ты жалеешь меня, удивляешься, мнишь несчастной.
Ты так хочешь меня спасти. Благородный порыв во всей его страсти.
И мне сладко, но что-то внутри разрывает меня на части.
Что-то вопит мне о том, что ты либо глуп, либо слеп.
Ты дурак в двадцать пять и будешь хоть в сотню лет.
Ты не видел простых рукописных истин. Для тебя боли нет.
Ты родился таким на свет. Таким и положат в склеп.
И я рада, что ты все видишь сквозь призму счастья.
Но это твой путь, не мой, сколько уж не старайся.
Ты не сможешь украсть меня у дракона, вырвать из лап ненастья.
Не принцесса я, а одна из голов. Та, что с огромной пастью.
Знаешь, патология до уровня нормы не поднимется никогда.
Так и я не смогу быть с тобой, велика фата.
А вот норма до патологии может упасть, как на гроб плита.
Беги. Я не маленькая и не добрая. И тем более не твоя.