У Пантелеймона Фёдоровича в последнее время начали быстро заканчиваться макароны. Ну и что? - спросите вы. А вот и то, что макароны — это местная и пока единственная денежная единица в славном городе Ничипурышки. Деньги, то есть макароны печатались местной макаронной фабрикой и выдавались без задержек всему трудоспособному населению два раза в месяц. Вот это и бесило, выводя из себя, Пантелеймона. Потому что в других населённых пунктах зарплату выдавали с задержками и бывало очень большими, такими, что сразу и до дома не донесёшь всю получку. Поэтому люди приходили к кассе за зарплатой с тачками и увозили домой честно заработанное, похрустывающее, попахивающее длительными задержками кучи бабулесов.
А в Ничипурышках — полу изолированном от всего цивилизованного мира городке, карманы простых работяг анекдотично ломились от макарон. У каждой семьи были такие большие накопления, что порой не хватало площади квартиры для размещения сбережений и приходилось излишки скармливать курам или свиньям.
К счастью, у Пантелеймона не было такой проблемы — макароны долго не засиживались у него на столе, а сразу отправлялись в кастрюльку, где варились до полной готовности к употреблению в качестве еды.
Многие сотрудники на работе откровенно, не стесняя себя в словесных оборотах, осуждали эту привычку Пантелеймона питаться деньгами. Ведь согласитесь, никто в здравом уме не будет класть себе в тарелку рубли, доллары или евро, мелко нарезав их, слегка поджарив и присыпав специями. Но Пантелеймон и слушать ничего не хотел. Внутренний голос подсказывал ему, что где то — а в этом у него не было сомнений — единственное предназначение макарон и состоит в том, чтобы падать на дно желудков налогоплательщиков и закоренелых тунеядцев и медленно там перевариваться, обливаясь желудочным соком. А использовать их в качестве средств для приобретения движимого и недвижимого? Кто мог до этого додуматься? Можно было и не спрашивать, и так ясно — это был тот же человек, который на протяжении вот уже почти около дюжины рассказов пристально управлял внутренним эмоциональным состоянием Пантелеймона Фёдоровича, погрузив его в фантастический, вымышленный мир, рождённый воспалённым воображением начитанного мозга.
Пантелеймон сидел перед зеркалом и подстригал себя старенькой, дедовской машинкой. Срезав последнюю волосинку, он вдруг с ужасом осознал, что отрасти он волосы хотя бы сантиметров на сорок длиннее и можно было бы сдать их в барбершоп, где они пошли бы на изготовление парика или шиньона. А на вырученные деньги получить пол мешка макарон. И протянуть ещё полгода. А так...
В комнату на цыпочках украдкой вошла Аннычка, волоча за собой по изъеденному молью паркету мешок. Вместо косы до пояса на её голове красовался пропитанный потом взрыв на макаронной фабрике.
- Шо ж ты наделала, любимая?- в сердцах запричитал Пантелеймон, а сам тем не менее уже разжигал углём газовую камфорку и ставил на неё чугуновую кастрюлю с водопроводной водой. - Шо, шо — денег нам заработала. Завод то наш закрыт, как ты скорее всего забыл. Кур у нас нет, поэтому и денег они не клюют. Вот я и подумала, а не обменять ли мне свою растительность девичью на пропитание нам? - Волосы они того, этого — на ростут ещё, а кушать то уже прям сейчас хочется,- бодрым голосом произнёс повеселевший Пантелей. - А я вот, Аннычка протупил и обрил свои седины прям аккурат перед твоим приходом. Эх, скольких кило макарон я лишил нас этою весною! - Ничего страшного, котюня, - ласково чирикнула Аннычка и потёрлась выбритым виском о небритую щеку Пантелея.
- Слыш, Анныч, а у тебя подтяжки есть? - вдруг ни с того ни с сего спросил Пантелеймон. - А сам типа не можешь определить? Может тебе ещё узел на затылке показать ? Было видно невооружённым глазом , что Аннычка реально рассердилась. Ну правда зачем ей в расцвете её девичьих прелестей красоты неописуемой сдалось бы носить какие то подтяжки? Хотя... - Знаешь, Пенделей (так Аннычка называла обычно Пантелеймона, когда хотела дать ему пенделя крепкой натруженной ногой по тому самому месту), были у меня подтяжки. Только аж в самом раннем детстве. Родители мои тогда, совершенно проигнорировав мои жалобы по поводу ношения их на моём неокрепшем теле, обрекли меня носить эти треклятые подтяжки аж до выпускного класса. - Ну, такие и у меня когда то были. Я ведь, - мечтательно задумавшись, Пантелеймон сделал словесную паузу и помешал ложкой макароны в кастрюльке, чуть прикрутив газ, шоб они не сбежали на линолеум. - Да, я ведь родился слабым, болезненно не пригожим младенцем, поэтому без специальных подтяжек мама боялась показываться со мной в общественных местах. Потом у меня было множество подтяжек: и сверху и снизу и по бокам. Зато всё держалось и не падало в самый неподходящий момент.
Тем временем макароны пропитались водой в достаточной мере и на вкус Аннычки были вполне готовы к тому, чтобы погрузиться в жалобно урчащие животики влюблённых организмов.
Стукнул стакан о стакан, запахло солёным огурчиком и ржаным хлебом. Слегка сморщив свой носик, Аннычка громко крякнула, залпом осушив доверху наполненный гранчак и, не спуская пристального взора с быстро глупеющей физиономии Пантелея, глубоко погрузила вилку в тарелку, наполненную дымящимися макаронами, и, с трудом приподняв её, с аппетитом отправила копёнку мучного изделия в изумлённо распахнутый ротик. Пантелей тоже не отставал от неё, усердно работая ложкой (так как вилка была только одна) и тщетно пытался догнать Аннычку по количеству выпитого самогона. Через полчаса безуспешных усилий, ослабевшее тельце Пантелеймона с жалким стуком соскользнуло со стула и упёрлось покрасневшим носом в кирзовый носок Аннычкиной туфельки. - Фу, слабак! Как с таким жить то? Иэээххх!- вздохнула она и прихватив мозолистыми пальцами ногу Пантелеймона в районе щиколотки, поволокла тело тщедушного недоросля к утомлённой долгим ожиданием "этого самого" двуспальной кровати.
Сумрачный вечер незаметно сменила безлунная ночь и автору этого коротенького рассказа стало совершенно невозможно разглядеть, что же происходило дальше. И только по настойчивому, ритмичному скрипу престарелой кровати можно было сделать предположительные догадки о характере совершаемых действий одной женской особи над особью пола противоположного.