Днем раньше.
Запрохладным, пасмурным,
нам падали тугие крики
с затуманенных острогов зверства.
Их мы заслужили.
Порой, поэтому,
не хватит верных слов
одуматься.
И каменные глыбы
не пропускают свет луны,
прибитый грунтом межпланетной стройки.
Сыростью в углах,
и сном, заляпанным впотьмах теплом и сталью,
будем вновь гордиться.
Резвостью
рвать небеса на запад
от востока.
И топтать
по водному разделу суши.
Вечностью
не слышать голоса,
что откровеньем сушат.
Свыше
попадали вне беспорядка толпы
из бесполезного.
Но тише, дышит
его отважная броня.
Кленовым сердцем успокоится,
храня завет.
Поближе,
давай поближе подплывем волной безумства.
И оставим
далеко назад блеск ржавчины
для великанов думы.
Почти что угадали.
Теперь ступени вниз от каменного ветра
испаряются,
а там, к последней, прибралась вода.
И не ступить. Поверхность непригожа
для дальних бегствий,
и случайных тоже.
Когда же, в эту воду заглянув,
мы уронили из кармана камни,
забыли что-то.
И теченьем унесло.
А остальное сгинуло без памяти
в раю. Прохлада пламенем
кипела на бесцветной коже,
да долго. И мерцание
видно с поверхностей соседствующих звезд.
Невольно и торжественно
дождь провожает в путь,
так, будто одичалый странник.
И больше ничего,
и снова никого.
И все равно.
Равно и все,
покинувшие бездну
соорудят чудаковатый дом
по памяти, из одиноких веток,
что соберут с деревьев тишины,
врезавших в почву корни у дороги,
теперь лежащих подле.
Не нужны.
Оправданы
все резкие слова и сила,
что сотворила небеса
из глиняного грунта мира.
Из глиняного сердца мгла.
За деревянной легкостью, с которой
вверх поднимались ветер и гроза
из придорожной пыли,
ставшей скоро
совсем родной,
и снова навсегда,
стояло пламя.
Полое, простое.
Стояло время,
Хрупкое, льняное.
И безупречное.
Но все равно, о том же
расскажет нам, как и тогда,
немного позже, или же
наоборот,
днем раньше.