Старых рюмок хрусталь зеленеет тускло,
за гранёными стёклышками буфета.
Стол удобный привычно бумагой устлан,
стынет чай, и от солнца плывут конфеты,
растекаясь в фольговом блестящем ложе
ароматной рекою из шоколада…
Мы вчера ещё были, куда моложе,
не искали на коже досадных складок,
от слежавшейся пудры, сухого грима,
от гримас удивлённо-недоумённых,
и от смеха… Всё это неповторимо,
но! К работе. А ветер доносит звоны
недалёкой церквушки… О чём я снова?
Без наливки, пожалуй, не разобраться,
где там рюмки, мой свет? Я даю Вам слово,
нынче будет прилично, без инсталляций,
наспех собранных, сложенных, как попало,
разукрашенных старым засохшим гримом...
Как-то странно, наверное, я устала
перечитывать письма моих любимых,
многочисленных Гамлетов и Отелло,
Бержераков, Тристанов и дон Гуанов...
и опять я совру Вам, что не хотела
подражать Вашим строчкам. Но донна Анна,
и Офелия, и Дездемона тоже –
все прожитые, пережит'ые роли,
подтвердят, что, похоже, увы, похоже...
Незаметно и нежно, почти без боли,
извлечён некий стержень, увит словами,
разукрашен иначе, но, всё же, ясно,
что сегодня с утра я болею Вами,
и не пьётся наливка, и свечи гаснут,
и, заточенный остро, порвёт страницу
Кох-и-Нор, мой излюбленный карандашик...
А давай, на полях нарисуем лица,
и оставим на память потомкам нашим.