Аллах говорит: чужой земли не бывает.
Мулла говорит: чужая зима – тарикат.
Рустама уже не пугают глаза трамвая,
курящие бабы и платный подземный ад.
Он дышит на руки, как будто молится пару,
но тот убегает в панельные горы двора.
Он смотрит ему вослед под огнями пивбара,
и знает, что всё впереди, но ещё не пора.
Рустам обдувает насвай
на батарее,
и твёрдо уверен, что май
после апреля.
Рустам до холодных семи
обнимает сны,
и твёрдо уверен, что мир
после войны.
А мимо подвала вышаркивают кафиры,
и рыбопивным спокойствием несёт.
Рустаму хватает булочки и кефира,
пока не пришла пора ответа за всё.
Он знает: его всё больше, его всё громче,
и всё белозубей столичная, древняя гниль.
И месяц его ожиданиями заточен,
и косит усатоампирный, бетонный шпиль.
Рустам обдувает насвай
на батарее,
и твёрдо уверен, что май
после апреля.
Рустам до холодных семи
обнимает сны,
и твёрдо уверен, что мир
после войны.