Июль. Арбат. Ряды картин.
Народу – лом, как на вокзал.
Среди художников один
С прохожих шаржи рисовал.
Он был высокий и седой,
И разноцветные мелки
Натренированной рукой
Мелькали быстры и легки,
Последний штрих внося в портрет,
И в мыслях вертится другой,
Когда мадам преклонных лет
Увидел он перед собой.
«Привет, ты здесь, ещё живой,
А я уж думала, одна
Хожу по тверди я земной
Из нашего Восьмого-А!»
«Как видишь, нет. Садись. Я рад,
Что мир так тесен. Я начну, -
Взял карандаш, - а ты - рассказывай!»
«Ну-у, институт… Потом работа там и сям,
Детей и внуков полный дом,
Такое было – знаешь сам,
Теперь поверится с трудом.
Сейчас одна… А ты-то как?
Картины, выставки, успех?»
«Да, полно. Тоже как-то так,
Не лучше и не хуже всех».
«Ну, ладно, что там у тебя?
Совсем в работу ты ушёл,
Картон старательно скребя
Одним простым карандашом!»
Светился любопытством взгляд…
«Послушай, это же не шарж!
Такой была я пятьдесят,
Если не больше, лет назад.
Гляди-ка память у тебя…
Неужто помнишь всё? Скажи…»
«Да, нет конечно. Просто я…
Я рисовал тебя. Всю жизнь…»
Она отпрянула назад
Сквозь лет туманный полумрак
На тридцать,
сорок,
пятьдесят…
Где всё могло бы быть не так!
* * *
Уж ночь! Оставленный мольберт
Залит фонарной желтизной,
И будто щурится на свет
Анфас
девчонки
озорной.