Вот здесь могла быть комната и зной
от частого дыханья в плато-фазе.
Но ты опять готовишь пули-фразы…
я чувствую затылком и спиной,
когда стою в безветрии оконном.
Чего ты ждёшь? Стреляй. Но монотонно
наждачный скрип разносится сухой:
– Поэт Борзов талантливей тебя.
Исаак вообще не пишет, и прекрасен.
У Коли – дом, у Вадика – терраса.
{Шлифуй меня, царапая, скребя,
коли меня, не дай блаженства гаду.
Убей, переступи меня, как падаль,
не веря, не надеясь, не любя}.
А пилочка как нож для колки льда…
и острый край готов воспламениться.
У бабочек такие злые лица,
в чешуйках света морщатся, когда
летят на рифы пыльного торшера,
взрывает их фасеточные сферы
маяк смертей – стеклянная звезда.
– Ну что молчишь? И смотришь как вампир.
Тебе плевать. Блудлив и малодушен.
Я говорила? Да? Ещё послушай.
Вот Саша, например, не ювелир,
но дарит Изабелле изумруды.
{Руби с неутомимой амплитудой,
с циничностью прозектора пили}.
– Оставь себе ромашки лепесток –
печать на лоб: сам бог тебя не любит,
не только я… Сказать, что дальше будет?
Один, в канаве, сдохнешь, как вангог,
твои холсты в хлеву клевали куры.
Не разглядела вовремя, как дура,
в тебе несовершенство и порок.
* * *
Вот здесь могла быть комната, а тут
святая безупречность маникюра,
и простыни похожи на гравюры,
над ними крест. Души меня, как спрут.
Распни меня. Сомни могучим прессом.
Но если ты моих погубишь бесов,
увы, тогда и ангелы умрут.