Начало:
http://www.stihi.ru/2018/11/04/8041
Предыдущее:
http://www.stihi.ru/2019/03/23/319
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ
ПРАВИЛО
Глава не ждёт от ног ума
И сил у рук не отнимает,
Ей взор и ухо предлагает,—
Повелевает же сама.
Гавриил Державин.
«Пошли!» - Кивнул после завтрака Дитеру Гришка, и когда тот обернулся, - «Где вещи», - жестом спросил.
Вот оно! По всем параметрам разворот, для всех перемена. С первыми лучами началось: из лесу высыпали, будто горох, большие, маленькие, мельчайшие, без криков и сует запрудили горловину двора, останавливаясь в ожидании распоряжений. Но прежде, в предрассветном тумане восклокотал насос, нагоняя воду в банные котлы, резервуар для холодной и жлукт.
Вернулись. Такое множество! Неужели все жили тут? Как помещаться! Вопрос по сути праздный, без числа праздных вопросов! Поток! Забивает себе голову Фогель. С приказом взять мешки повод для них очень скоро окажется за чертой необратимости. Так в прошлое уходит поезд, в котором провёл ночь, хотя ты идёшь в будущее.
- Куда? – Дрогнул испугом Ганс, замерший на миг перед Манефиным иконостасом. – Объяснили тебе?
- Нет. Там – подвода для нас или попутная. Возницей - пулемётчик с полосатой крыши. Помнишь ли?
Ответ вне выставленных границ, и Бастиан молчит. Последний взгляд туда. Последний-последний. Страшно, будто по облаку, хотя казалось бы, о чём страх. Рук не помыл от картофеля, присохли, отвратительно шуршат. Не беда – можно в дороге сеном вытереть.
***
Безветренное утро предполагает тёплый день. Порог осени очевиден – задержалась на малый час. В массе своей сохранен лист, свежи травы, промыты небеса, поблёкшие под дождиком, и утонула ряска, хоть далеко до настоящих холодов.
Тихо, пусто. Лишь за баней переподстук – вальки отбивают бельё вернувшихся жителей, доверху заполнена плетёная полоскалка. Повзрослевшие вдруг ребятишки не торопятся бегать и глядеть, Сидят, буквально прильнув к стенам родного дома, которого (по дьявольскому замыслу) не должно уже быть, да вот ведь - целёхонек, готов укрыть мокроступников зимой и далее.
- Куда их! – Прямо из земли явилась вездесущая Ганя. – Постой. Не след без выписки. - Гришка стоит, потрясённый осознанием одновременного величия и тщеты.
За полгода вдоволь набегался под носом у смерти Буканыш, видал публичные казни, снимал патрули, даже вешать предателя доводилось – в петлю засовывать, чурбак подбивать. Страшно, да, однако, мысль о том, что к ним в хату придут, мамку и братьев разделают, теплилась помимо пониманий. Только вот ведь! Почему бы нет? «Ясенев до прожиточного минимума доведён», - объявил Валерка. Захотелось глянуть самому. Глянул, и холод вдоль хребта; желание родиться обратно, время сменив.
- Чего? - Вопросом явился из-за угла Антон. – Куда?
- В сраного пруда. Мост розовый слыхал?
- И чо?
- Эт через плечо. Мамка с воды пойдёт или на воду, а я – при ней.
- Нам не кажут про мост.
- Пока мимо, отдыхай. Была бы свинья, грязь найдётся.
- Отдых с ушей висит. Руки ни на что не наложны. Сейф-то, знаешь ли?
- Нету. Я, как в пещере траванулся, минутой живу.
- И ты тоже? Думаешь, немецкая потрава?
- Рудничный газ, говорят.
- Почему же девки не травлены? Больше нас сидели!
- Порцией с земли, будто бы, выходит.
- Неужели? Селечёвский мост - точка важная. Сколь народу лежит персонально и группами! Ведь если по делу взорвать, на смерть затык. Под Гащилиной - лишь настил да пара опор, и то – хлеб. Там же в год не восстановишь – серьёзные грунты. А немцев куда?
- К нам на первый шаг, потом – не моё дело. Я по самый этот самый озадачен, веришь ли! Воды боялся и боюсь. Ватутка страшна, это же – подавно жуть. Почему никто не понимает!
- Потому что боишься. Очертя голову одни герои ходят. По тебе опасность легче выверить, остеречься и остеречь. А сделаешь не хуже Симки Полухиной.
- Её, кстати, не берут.
- Правильно. Со второго возврата явились красные прожилки на глазу. Обойдётся, сказывали, однако доплавалась девочка. Эвона! Там, похоже, конфликт назрел.
***
Действительно, конфликт. - Смотри! – Призвала Ганя в помощники внука. – Деньги не берёт, а заработал ведь!
- Почему отказываешься? – Спросил Антон Фогеля.
- Мы ели. Они ели, – был ответ.
- Правильно, - слёту сориентировался в сумме Антон. – Она так хочет. Ей так спокойней. Каждая мелочь считается. Это – остаток. Ботинки купите.
- Ботинки? – Озадачился Дитер.
- Конечно. Если нет, отдайте нуждающимся там.
- Понимаю. Так принято. А наши деньги где?
- Он говорит, - объяснил Антон Гане, - были другие деньги.
«Впервые слышу», - хотела учётчица ответить, да Гришка скорчил такую рожу, что сомнения в существовании денег отпали.
- Перекажи, - велел Антону, - пусть о деньгах спросит того, кто камень съел. Пусть выяснит, как они со всех мешков в один перекочевали.
С этими словами повернулся Букан, долговязым гусаком зашагал к кошаре, подпрыгнул и, нечто вынув из-под стрехи, пришёл обратно.
- Бери, - Фогелю сказал, - привет мерзавцу. Запомни: кто камень проглотил, тот и вор.
- Всё время там лежали! – Изумилась Ганя. – Зачем же так?
- Одёжа скоросшитая, без карманов, да и дела не было до них, а вообще, если батя узнает про «подвиг», жопу надерёт.
- За что?
- Дремали крайнюю ночь под плетняком; один из них негодяйствовал; стихло; я в кошель ему чо упаковал! Пусть бережёт до самой Германии: проверка в присутствии обкраденных опасна. Следует понимать! Откроет, а тама? Радость жизни! За то и надир, чтоб … лишь в положенных местах.
- Герой, однако, - возмутился Антон, - сучий потрох! Мог бы засаду уронить!
- Всё уж, доехали. Больше не буду. Кошель этот, представляешь, с тремями степенями защиты – воще не пахнет! Вези, родимый, надейся на поживу.
***
Кто из троих: Бунге Бухольц или Ассман? Паузеванга, почему-то, не хочется предполагать. Самый материально неблагополучный, однако за время в Камерадешафт и школе ни разу не пренебрёг сбором средств на что бы то ни было, ни разу с места на место чужих вещей не переложил без ведома владельца. Эркенбрехер – тоже вряд ли, хотя что значит: «камень съел», чрезмерно спрашивать, да и ушёл переводчик.
Ганс в три погибели согнулся, не в силах унять приступы хохота, весьма живо представил, должно быть, каково будет вору идентифицировать содержимое кошелька, радоваться пресуществлению банкнот. Дитеру же задача: куда деньги девать. Упоминание о них опасно дальнейшими расспросами, возможностью проговориться и нажить неприятности.
На последних минутах выбежала из дому Лиза, без ступеней прыгнув с крыльца, догнала телегу. – Вот, возьми, - сунула Бастиану мягкий свёрток. Ганс не вдруг вынырнул из смеховой истерики, а когда опамятовался, женщина уплыла за поворот, скрылась в минувшем.
Рукавицы! Самые длинные! Поверх обшиты льняной тряпочкой, дабы меньше вытиралась шерсть. Не успел поблагодарить. Уехали. Кто она? Мать, должно быть, парня, переводившего про кошелёк: целовала его там. Красивая – до остановки сердца. Следует, следует, следует забыть, законсервировать, чтоб в крайний час не настигло, не ударило.
***\
Просёлочная дорога в канонической версии (ни одна машина никогда не проезжала) представляет собой в каждую сторону по три тропы с округлым натоптышем у перекрёстка или съезда. Торная, затравевшая, править излишне. Сама ведёт, бережётся лошадью и ездоком.
Неброская панорама: перемежающийся болотинками лес. По обочинам – картошка. Зелена стоит, в отличие от огородов. Довольно сей год нароют. Главное – ни зверь её, ни птица, ни сорняк. Поджаливает Господь способных на поклон людей: садили скрозь, чрез кочку сеяли, время собирать.
Едет малый и диву даётся, будто наново узнаёт родные места: где солнцу просвет и воде недоступ, овощ под уборку; проблёскивают овсы; подсолнух тяжёлую голову клонит; по пролысинам плотью конопи; топорщит обёрнутый ствол кукуруза; красуется лён. «Благословенна мать земля с её скоротекущей красотой», * не учтённая в реестрах, налога избежавшая, и в сорок седьмом хутора удержала от голода, теперь же – кормит всех.
Загрохотал мост; глубоко внизу речка; Палешанское исполье это называется: справа и слева простор, по центру буйство зелени, округлость лиственных крон - сады, собственно – село Палешь. Его следует миновать, свернув налево к барской усадьбе.
Свернул, проехал метров триста и замер, вернее – лошадь замерла на полушаге, чуть ни взвившись на дыбы с удивления, потому что первой увидела, как по тропе там, где из купальни сход, ползёт на четвереньках старик в белых трусах, а следом торжественно выступают двое Сулимовских правнуков с полотенцами.
Гришка обмотал вожжи о столб, забежав наперёд, - что такое! – поинтересовался как можно спокойней.
- Плавать, - объяснил Коля. – Он каждый день купается в любую погоду. Эдак оттого, что ходить не может и главным считает самостоятельное передвижение любым способом, чтоб вылечиться (так он решил).
- Вылечиться!
- Конечно. В комнатах вдоль стены с палочкой уже умеет, а недвижимого привезли. Один пустячок помехой: нам следовать за ним не велено.
- Почему?
- Максим простудился, жар у него. Да и вода, правду сказать, такая, что сам три раза подумаешь.
- А он?
- Моряк. «Привычный», говорит, хотя ужас, как страшно: вдруг судорога или ещё что-нибудь. Олежка плотик соорудил, только, мне представляется, не совсем правильно. Случись, опять же в воду придётся нырять.
- Как его зовут? - Единым духом выскочил Гришка из штанов, бросил на тележный обвод рубаху. – Тут я, Сергей Петрович. Плывите без оглядки. Пособлю. Дозволено.
Измотанный передвижением Судзиловский соскользнул в воду, лёг – отдохнуть, огляделся. Будет солнечный день. Божий мир безупречно хорош. Небо на осень. Того и гляди - потянутся к югу птицы. Первые стаи увидеть сложно, ведь летят исключительно по ночам. Раньше прочих стартуют насекомоядные, за ними – зерноядные, водоплавающие, а хищницы – последними, поскольку разбойничают на пролётных путях, кормятся другими птичками – спешить излишне им.
Однако из родников снизу холод, и следует шевелиться. За месяц упорного труда в реабилитации многое удалось, гораздо больше предстоит. Вода зыбкая, снижает «земное тяготение», даёт возможность почувствовать себя нормальным. Пловец далёк от совершенства. Дрожит правая рука, боль в плечевом суставе обнадёживает: стало быть, нервы сохранны.
Выдохся на шестом круге, однако сам заполз на доски помывочных мостков и сел в подставленное ребятами кресло. Тут уже во всеоружии Егор Детинцев младший с одеждой и Акулиным растиром.
***
- Ты знаешь чего, - сказал ему Гришка, - в сельсовете дозор заяви.
- Какой?
- Сопровождать Сергея Петровича на воде. В данном случае каждый день дорог. До Покрова - очень даже можно плавать, и далее поставят кого-нибудь, умеющих довольно.
- А сами! – Вскинулся жестью Егор.
- Сказано же: мать запретила.
- И что? Подумаешь!
- Помещик, ты будто неродной, а должен знать. Существует правило: отцу возражай; матери не смей перечить. Что глядишь, будто впервой услыхал?
- Как не смей, а если не согласен? Сущую глупость предлагает тебе!
- «Яблоко от яблони, мой друг», - сказал бы Данилыч. Условие задачи следует принять, иначе – нет решения.
- И каков же порядок действий в этой алгебре?
- Ну, например: «Хорошо, - скажи ей, - быть тому, только у батеньки способ уточню». Или так: «Ладно. Согласен в основном. Да, вот что возможно. И как ты считаешь, чего надо тут?» До тех разов совета спрашивай, покудова она тобой желаемое сделать велит.
- Ничего себе способ! На голову же сядет! Никакой радости! шаг вправо, шаг влево - расстрел!
- Как сядут, так и слезут. Век за родителями не жить, для возрастания дадены, вот и пользуйся.
- Надо же, премудрости Соломоновы! Не характерно в двадцатом веке.
- Разница ли? Для двадцать третьего тоже подойдёт. Власть – это называется. Сперва и прежде над собой власть берёшь, ближе всех, потому что, ты себе любимому. «Хочу сейчас» в зад засовываешь, и никто не замечает. Для упорства в этом направлении очень даже пригодны мамины приказы. Потом без лишних усилий берёшь власть над женой, над детьми, над трудом над всяким, над погибелью. Она свобода-то и есть.
- отчего ты такой умный?
- от деда, знаешь ли. Он смолоду правилом пренебрёг, а сил – чрез меру. Вот и жил расхристанником. Округа шарахалась, если слыхал ты. Казалось ему – воля под рукой, ан, полная зависимость от левой ноги. Хоть что дай, едино – без удовлетворений, а гнев – высшая доблесть. Только на такую силу десять сил найдётся. Страдал очень дед.
- Сколь помнится, от него кругом страдали, даже «Медведь бешеный» прозвище. – Возразил Егор и сам испугался, будто в лапы медведю угодил: «больное место у Буканиных. Не надо бы, да вот ведь, вылетело!»
А Гришка не обиделся. – Человеку, - сказал, - испугать медведя можно, приручить, обойти, обмануть, убить, наконец. Даже кулик, птица малая, при власти над страхом своим скачет рядом, из-под носа пищу отымая. Чуть что, на крылышко, и нет её. Медведю же от себя – никуда, потому что медвежьи повадки попустил. Они уж им владеют в полной мере. Думается ему - свободен и силён, но сторонняя сила поверх давит. Хорошо, если своя, дружественная, способна горе обуздать. А то ведь тюрьма, увечья и далее. Близко довелось приглядеться к эдаким-то, видел, не хочу и другим не советую власть над собой терять.
- Я понял, - сказал Миша Сулимов, - возразить легче, нежели подчиниться. И столько «доброжелателей» сразу: «Ты что, слабак», - говорят. А противопоставить нечего.
- Слабак с женщиной пререкается, - объяснил на пальцах Гришка, - смотри ты! Ровню нашёл. Напугалась она, растерялась: война кругом, работ свыше головы, ещё и дети заболеют! Глупо ей доказывать, что ты не осёл. Если же на плавание в дозор тебя поставят – другое дело. Мама возразит уж не тебе, и может быть убедится, - следует благословить.
- А жена? – Спросил Коля.
- Что жена?
- Вовсе порабощённая: по «Домострою» над ней власть мужа, и нет власти над детьми, потому что в любую минуту готовы они возражать, пулемётом выскакивает, сам проверял.
- Что значит - нету! Большая власть, сердечная! С радостью подчиняешься, и отец тоже, хоть по статусу она в добровольном подчинении у него. Как обресть ту власть, не интересовался, ведь женщиной навряд доведётся быть. Дочерям возможным наставление? О нём у жены спросить можно, у матери. Поеду теперь, простите, замешкался.
- Погоди! - Егор за плечо Гришку схватил. – Скажи в двух словах, как пережили деда?
- В двух? Действительно, из двух слов выбор: враг или бедствие. В первом случае распад, побоище; во втором – сила, мир, которым войны кончаются. Способов спасения множество. Основной – свои кругом. Все заодно по данному вопросу. Ещё неуёмен в работе был, тем агрессия выдыхалась: есть дело – бьётся до изнеможения и песни поёт. Красиво, надобно сказать, и разные песни.
После каторги дед бешеным стал. Братья держали в каких-то рамках, затем – сыны. Трудней всего жёнам доставалось. Различным образом жён заводил, одинаково помирали – от побоев. И так выходило, что полиция навряд подкопает. Чужих баб не трогал, младенцев – тоже, а мою мамку вообще страшился или уважал.
Мы при отцах старались быть. А нету – по-трое ходили, не меньше. Прикатит ему гнев, один бежит, другой визжит, третий пальцем сзади в локоть, чтоб рука повисла, и уж не до расправы. Так-то пользовали. Без почтенья к старости, да ведь и нам беречься надо. Главный труд, главная привычка - злобу к сердцу не пускать.
Меня вообще ненавидел – вроде красной тряпки, любой минутой норовил прибить. Раз не остерёгся я - один средь леса перед ним. Убечь – слабо. Пришлось - на дерево, так он – хворосту под комель и запалил. Я, не будь прост, на другое перелез, на третье… Он – туда с огнём. Тут и настигло: отнялись навовсе ноги. Сидит, представляешь, смотрит, как хворост горящий растаскиваю, и звук с него натужный, нутряной, будто жилы лезут по малости. Вот до чего безвластье над собой доводит. Я по нём (по живому) дня три плакал, уняться не мог.
- Тренировка замечательная, - подвёл итог рассказу Миша, - никакие фашисты не страшны. Себе такое не хочу, но с методом готов согласиться и на вооружение принять.
- А как же, - спросил Коля, - «в споре рождается истина?»
- В умении слышать она рождается, - сказал Судзиловский. – Нечто прозвучало, ты не согласен теперь, но запомни - вдруг пригодится. И оппонент примет к сведению сказанное тобой, хоть готов возразить. Мнение лишним не бывает, потому что истина выше наших пониманий, верное решение из совокупности состоит, совокупно выполняется.
- Что есть тогда приказ?
- Здесь другое правило.
***
Гришка не слышит докончания. Поехал. Надо спешить. Ветер в лицо горячий по горячему, будто стыд, а по сути – выхолощенность: зачем бормотал, к чему! Одно утешение, незаданные вопросы. Значит, и для ребят само собой разумеется, почему не разбежались братья и сыны от такого от страху, не сдали блажного в лечебницу или властям, не выгнали. Стало быть, впрямь важно им правило, к месту явилось и вовремя.
Егор (на то похоже) специально спор замутил, для Сулимовых, чтоб легче пережить странноватый запрет. Сделал так, потому что уверен в Гришке, дескать, умеет убедить. Нормальные парни, а старик – воще! Везли тот раз именно его чрез Студеник со станции в двухъярусной подводе. Правильно. Вспомнил, узнал. Сказали, физику будет вести, астрономию. А и будет: пальцы работают, мел удержать, голова – подавно.
Немцы! Куда их? Чёрт бы побрал розовый мост! Чем розовый, знать бы. Сомов смеялся над Гришкиными страхами, говорил: «чего боишься, то просишь». Ан, верно. Миновало ночью, не пошли. Днём, зато, выхлебать довелось полватуты, наблюдая за происходящим в школе.
Что это! Гришка дрогнул душой, расправил плечи. По-над травами, свиваясь между лоз, возникли, родились гладкие звуки. Плывут, растекаются, омывая стволы, стремятся поверх крон и облаков, подымают низко висящий солнечный свет, и Гришка знает, о чём, чувствует каждое словечко.
Много песен над Волгой звенело,
Да напев был у песен не тот:
Прежде песни тоска наша пела,
А теперь наша радость поёт. *
Конечно! Завтра школу открывать, и на площади репетирует оркестр. Оттого она и духовая музыка, что воздуху рада, летит по нему, ласкает. Не так – гармонь, без сравнений – скрипка. Другой объём, иные масштабы.
Разорвали мы серые тучи,
Над страною весна расцвела,
И, как Волга, рекою могучей
Наша вольная жизнь потекла!
Красавица народная,
Как море, полноводная,
Как Родина, свободная,
Широка,
Глубока,
Сильна!
Подумать только! Средь фашистской нечисти пупок – такая для них язва! И хреныть чо сделают! Будет школа, будет колхоз, будет жизнь на занятой земле, хоть вы там облезнете.
Грянем песню и звонко и смело,
Чтобы в ней наша сила жила,
Чтоб до самого солнца летела,
Чтоб до самого сердца дошла!
Пусть враги, как голодные волки,
У границ оставляют следы--
Не видать им красавицы Волги,
И не пить им из Волги воды!
Вот оно! С правой стороны, откуда звук, только заросли, окаймление старого сада, и кажется, будто Земли слово, Небес повеление. Какие нежности! Страшно, видишь ли, Букановскому сопляку! А в Сталинграде не страшно? К Волге вышли – с ума сойти! Есть у Гришки способ, удержать гадину за хвост. Хилый, точечный, и всё же – есть. Стратегически важное место Селечёво. Один Гришка, второй, третий! Сколь таких же от моря до моря с «новым порядком» не согласны, а? Достанет им, мало не покажется.
Страх же! Способность пугаться дана человеку, для острастки предназначена, для осторожности, Тоськино дело. Значит, покудова один, надо страхи перебрать, внимательно, пристально размыслить каждый, с чего растут, чем полнятся. Спросит круг, у него уж готово: тут глядеть след, там не упустить бы. Выполнить же! Выполнит, можете не сомневаться.
"Ты не жди, фашист, пощады!
За грабёж и за разбой
Пулемётом и гранатой
Рассчитаемся с тобой.
Немцев мы, конечно, били,
Но о том они забыли.
А на этот, видно, раз
Долго будут помнить нас".
***
«Зачем! Зачем! Несообразие до чрезмерности! Mattinata, * Господи, и как сделано!»
Бастиан, в отличие от мятежного, спасающего хомяков Фогеля, сколь помнит себя, жил спокойно. Первым, серьёзно взбудоражившим поступком, явилась организация поездки в «новые земли». Здесь возмущает каждый миг. Даже неподвижность не стала тормозом для потрясений, и потрясают самые простые вещи. Если сейчас, за тем кустом вырастет подводная лодка или с дерева спустится дракон, меньше удивят. Но такой оркестр в такой глухомани!
Всё тут с ног на голову. Почему их не убили, с натяжкой можно понять, остальное же!!! За время пребывания ни одного вопроса, ни одного любопытного взгляда. Женщины, и те движутся прицельно, пропускают, будто прутик на песке. Единственное – девочка с яблоком, и то, кажется, подумала: раненый из местных. Причиной - озабоченность? Пожалуй. Чем? Можно предположить. Это – поведение муравьёв, отзывающихся лишь на запахи, оставленные особями своего вида. Если так, до такой степени, то нет на них управы, сил и оружия нет.
Вторая половина – куда ни шло. Задача в кратчайший срок восстановить разбитое, предполагает полную мобилизацию, набор определённых работников. Но сначала! Догадаться, что «Страх опасности всегда страшнее опасности, уже наступившей, и ожидание зла в десять тысяч раз хуже самого зла», * Ганс не смог, хоть от корки до корки не единожды прочёл «Робинзона Крузо». «Лишних» с Ясенева убрали сразу, остальным – приказ: «Дорог каждый миг. Бездельник равносилен врагу». Не за единую же ночь распотрошили хутор? Новиковский не учтён, да можно ли всех-то!
1. Митрополит Трифон (Туркестанов).
2. Василий Лебедев-Кумач.
3. "утренняя серенада" Руджеро Леонкавалло.
4. Даниэль Дефо.
Продолжение:
http://www.stihi.ru/2019/03/30/9555