Из цикла лихих девяностых
"Чернуха конца века"
Ласки приторны, как патока,
несмотря на то, что грубы.
«Падла, паданица, падалка», -
снова я цежу сквозь зубы.
Снова со стаканом красного
опускаюсь, словно в штольню.
На душе хоть мерзопакостно,
но зато совсем не больно.
Я ребром ладони яблоко
пополам колю красиво.
Эта паданица-падалка
ничего не попросила.
Не плачу ей не из жадности,
просто стыдно и противно,
ведь она меня из жалости
подобрала – приютила.
Тили-тили тесто…
Тут-то мне и место!
Комната-каморка.
А со стенок зорко
пялятся с картинок
полчища блондинок,
оценив благоговейно
лишь наличие портвейна.
Несмотря на похоть кроличью,
яма – всё-таки не бездна.
И такой вот мелкой сволочью
иногда побыть полезно.
С наслажденьем в яму падаю
я, дымя дешёвой «Примой»,
вместе с крашеною падлою,
как с последнею любимой.
Чтоб, обнявшись с этой падалкой,
вспоминать в тоске высокой
песню иволги над таволгой,
крики сойки над осокой.
Тили-тили… или…
Лебеди уплыли
с коврика на стенке.
Содраны коленки.
Яблоки опали.
Тили – трали – вали…
И душа, как мышка в норке,
от портвейна «Три семерки».