- А у нас с Бересклетовым сюжет какой? - спросил Архипов, - тоже банальный?
- У вас нет. У вас есть предназначение, - задумчиво проговорил Писатель.
- Как это предназначение? - раздражаясь и саркастично уточнил Петрович.
- Ну, у вас, Бересклетов, предназначение было в том, чтобы убить Архипова. Вы для этого родились, и вся ваша жизнь методично вела вас именно к такому исходу.
- В гробу я видел такое предназначение! - Петрович схватился за голову и стал ходить по комнате, отчаянно матерясь.
Архипов, который давно проснулся и слушал, что говорит Писатель, вдруг засмеялся:
- Я знал! Я давно догадывался, что предназначение есть не у всех. Но люди ошибочно думают, что у всех, и потому задаются этими бесчисленными вопросами о жизни, на которые нет ответов. Не найдя ответов, они корят себя за то, что проживают жизнь как-то не так, что не могут они распознать, за чем пришли на этот свет и как надо жить эту жизнь.
- Не совсем так, - улыбнулся Писатель, - действительно, предназначение есть не у всех. Вернее, оно есть у всех, но разного рода. В высоком смысле этого слова Предназначение есть только у некоторых. Оно сродни таланту. Например, вы же не удивляетесь тому, что не все обладают хорошим голосом, чтобы петь, или чувством слога, чтобы писать стихи. Но мы готовы изменить сюжет, если мы видим, что человек способен на большее, чем прожить рядовую, мелкую жизнь. Вопрос ещё в том, что нужны люди, которые помогают другим осуществить это их высокое предназначение. Например, Бересклетов - такой вот помощник. Это второй вид людей. Их тоже мало. А самая большая часть людей – это те, кто вообще проживают жизнь, мало о чем задумываясь, но они тоже нужны, потому что они рожают других людей. Людей должно быть много. Они подобны песку, который намывают тоннами, чтобы отыскать золотые песчинки. Беда в том, что песок мнит себя золотом, а золото думает, что оно песок.
- Значит, меня задумали только для того, чтобы я убил Архипова?! – зло выцедил Петрович.
- Вы не показывали своей жизнью, что способны на что-то другое. Если бы вы слушали Архипова, то попали бы к третьим, но, видно уж, судьба вам выпала иная, - сухо парировал Писатель.
- А по какому принципу вы вообще отбираете, кому какую жизнь прожить? - не унимался в отчаянии Петрович.
Он с ненавистью смотрел на Писателя и ловил себя на мысли, что слова, которые говорил Писатель, все больше напоминали ему слова соседа, строчившего доносы в милицию, и многих других таких же, кого он повстречал на своём веку, - таких чистеньких и умненьких, правильных, к коим не придерешься и даже не подойдешь, потому что от тебя смердит и ты уже всем своим видом проигрываешь ему неначавшуюся схватку. Петрович таких всегда хотел бить, да так, чтобы из них дух вон вышел.
- Я расскажу вам, как мы, как вы выразились, отбираем, кому какую жизнь прожить, но позже. – и Писатель повернулся к Архипову. – Хотел вас спросить: вы, Михаил Александрович, как считаете, должен ли добрый человек быть злым?
- Должен, - спокойно ответил Архипов, - я сам много думал об этом. Как не быть злым доброму человеку, когда он ежедневно видит, как люди изничтожают себя и других, не понимают самого простого, не хотят понимать очевидного, думают только о своём интересе, живут мелко, от одной грязи до другой, от одной лжи до следующей... Добрый человек ,казалось бы, должен быть злым, но может научиться им не быть. Не сразу понимаешь, как это суметь, да и путей немного, только один. Жалеть их всех. Я, когда там, на платформе, сидел, я знал, что никого ещё толком в жизни своей не жалел. Слово это истасканное. Вот Корректор сказал, что люди любить не умеют и не любить тоже, но ведь и что такое жалость настоящая - им не известно. Я ведь тоже только собачек и кошек жалел, когда в зоомагазине работал, да и как? Отговаривал их хозяев плохие корма им покупать. Ну, людей жалел, старался выслушать их всегда, ко мне же ходили, как к без пяти минут батюшке. Но настоящая жалость - это не выслушать и не поговорить, и не совет дать. Настоящая жалость - это как спасение. Только спасение - это ведь тоже не просто слова - это поступок. Как и любовь, долг, честь тоже не просто слова. Я ж с ним, - он показал на Петровича, - не один раз виделся. Корректор почему-то про это молчал, когда сверял сюжеты. И я говорил Евгению Петровичу слова, и выслушивал его, и советы давал, и увещевал, а он все равно уходил пить, валялся потом под забором. Тогда на платформе я подумал, что никуда не гожусь, если жалею только словами и ничего не могу предпринять. Да, я думал о нем, но не знал точно, какой будет наша решающая встреча. А когда ещё и телефон разрядился, и до Ани нельзя было дозвониться, и сон я видел накануне, то окончательно понял, что значит не свернуть мне с этой дорожки, придётся идти до конца. Вот у Достоевского про тварь дрожащую. Все почему-то думают, что этим вопросом задается только тот, кто на нехорошее отважился, а я такой дрожащей тварью себя ощущал, когда бежал к нему по рельсам. Ведь бежать-то хотелось от себя, решившего спасать другого... Я раньше не мог понять этого «жалеет - значит любит». А потом понял. Мы другого любить можем бессловесно, за сотни километров от него можем любить, а жалеть бессловесно нельзя. По-настоящему жалеть - это всегда действие. Поэтому жалость - это и есть любовь. Может, самая настоящая. Но люди почему-то не любят этого слова, как будто стыдятся его...
Архипов замолчал. Казалось, что ему не трудно и не легко было все это говорить, а просто пришло время сказать - и он сказал.