Я видел сон, он будто был не сон:
Погасло солнце, звёзд свет унесён
Казалось мне в безжизненные дали
И сами в небе мертвенно блуждали.
В безлунности, как труп обледеневший, в черноте —
Земля кружилась в мёртвой пустоте.
За утром утро наступало, но без дня
Они в глубокий сумрак утопали, леденя
Людей всех ужасом и разрушались так
Людские связи, страсти. Людям мрак
Себялюбием сжигал сердца, при этом
С единственным желаньем — жаждой света.
Всё становилось жертвою огня:
Дворцы и храмы, хижины, дома,
И к пламени сбегались люди, чтоб успеть
Друг на друга напоследок посмотреть.
Счастливцами считались люди стран,
Где чуть светил им огненный вулкан.
Земля уныло жгла последние леса,
Но их пожар, треща, неумолимо угасал
И люди группами, взмывали к небу руки
Иль лили слёзы, ползая без звука.
А большинство туда-сюда в безумии мотались,
И что-то подбирали и то в костры бросали.
Или сидели молча, глупо улыбаясь,
Колени обхватив иль головы руками,
Во что-нибудь уставившись глазами.
Отчаянные самые, зубами скрежеща и буйствуя,
Бросались в прах, крича и богохульствуя.
Крик пронзительно-истошный — птиц,
Не видящих во тьме путей, границ —
Вонзался в души, даже дикое зверьё
Робело от испуга и со всех краёв
Сползались змеи и хотя шипели —
Людей не жалили, они ж от голода их ели.
Притихшая слегка, вновь вспыхнула война
И только кровью покупалась пища и она
Торопливо пожиралась и люди средь крови
Не знали более ни дружбы, ни любви.
Казалось всё живое слышит приговор:
«Смерть ожидай от голода» и мор
Свирепствуя, сумел на путь их направлять —
Их, мертвецов живых, им мёртвых пожирать.
Псы, на хозяев, будто на чужих, лая и бросаясь,
Клыками раздирали их, нисколь не опасаясь.
Лишь пёс один упорно сторожил
Хозяйский труп из всех последних сил
От голодных псов других и от людей
Голодный сам, скуля от голода — средь змей
Облизывая с нежностью безжизненную руку
У трупа хладного. Испытывая муку
Все люди вымерли и только двое,
Ничем не объяснимо, словно чудо таковое —
Спаслись, хоть прежде пребывали
Врагами ярыми, а тут в печали
Невыразимой, ощупью бредЯ
Во тьме у храма, вблизи от алтаря,
Они вдруг встретились, слабеющим дыханьем
Раздули угли остывающей золы и в их сияньи
Взглянули друг на друга и в испуге,
Вскричав от ужаса, упали друг на друга
И тотчас умерли, никто не осознал:
Из них от голода ужаснее кто стал.
И так мир опустел.
Земля осиротела без весны, на ней
Не стало зелени, деревьев и людей.
Так смерть пожрала жизнь саму,
Движенье времени сменив на тьму.
Озёра, океаны, реки в хаосе ночей
Дремали тихо средь безмолвия, мрачней
Казалось от загнивших кораблей,
Чьи мачты плавали неслышимо средь волн
Молчащей бездны. Мертвенный их сон
Ничто не возмущало. Так они и гнили
Подобно мертвецу в своей могиле.
Не стало благодатной им луны,
Дающей силу для прилива глубины
Стихии моря, направляющей пути
Движенья их. Ветрам чтоб изойти
Мешал тлетворный сон их. Облаков
Не стало вовсе, ни росы на кров
Спадавшей по ночам и мир-мертвец
Усопшему подобно — наконец
Был мраком погребён. И — неизменная,
Застыла чернота и было то — Вселенная…
25.02.19г.
Борис Бериев, автор рифмованного перевода.
доработано 16.03.21г.
Примечание: по мысли автора перевода – это одно из самых (если не самое) мрачное произведение мировой поэзии, в котором великий Байрон описал пророческое видение начавшегося на наших глазах Апокалипсиса. Автор перевода этой публикацией надеется, что люди ещё раз всё взвесят, прежде чем начать ядерную войну и не будут гордиться военными приготовлениями, а повсеместно их запретят, ибо это им вполне возможно, выйдя к правительствам всех воинственных стран с законным требованием – мирно жить на этой родной им планете.
* * * * *
George Gordon Byron (1788–1824). Darkness (1816г.)
I had a dream, which was not all a dream.
The bright sun was extinguished, and the stars
Did wander darkling in the eternal space,
Rayless, and pathless, and the icy Earth
Swung blind and blackening in the moonless air;
Morn came and went—and came, and brought no day,
And men forgot their passions in the dread
Of this their desolation; and all hearts
Were chilled into a selfish prayer for light:
And they did live by watchfires—and the thrones,
The palaces of crown;d kings—the huts,
The habitations of all things which dwell,
Were burnt for beacons; cities were consumed,
And men were gathered round their blazing homes
To look once more into each other’s face;
Happy were those who dwelt within the eye
Of the volcanos, and their mountain-torch:
A fearful hope was all the World contained;
Forests were set on fire—but hour by hour
They fell and faded—and the crackling trunks
Extinguished with a crash—and all was black.
The brows of men by the despairing light
Wore an unearthly aspect, as by fits
The flashes fell upon them; some lay down
And hid their eyes and wept; and some did rest
Their chins upon their clench;d hands, and smiled;
And others hurried to and fro, and fed
Their funeral piles with fuel, and looked up
With mad disquietude on the dull sky,
The pall of a past World; and then again
With curses cast them down upon the dust,
And gnashed their teeth and howled: the wild birds shrieked,
And, terrified, did flutter on the ground,
And flap their useless wings; the wildest brutes
Came tame and tremulous; and vipers crawled
And twined themselves among the multitude,
Hissing, but stingless—they were slain for food:
And War, which for a moment was no more,
Did glut himself again:—a meal was bought
With blood, and each sate sullenly apart
Gorging himself in gloom: no Love was left;
All earth was but one thought—and that was Death,
Immediate and inglorious; and the pang
Of famine fed upon all entrails—men
Died, and their bones were tombless as their flesh;
The meagre by the meagre were devoured,
Even dogs assailed their masters, all save one,
And he was faithful to a corse, and kept
The birds and beasts and famished men at bay,
Till hunger clung them, or the dropping dead
Lured their lank jaws; himself sought out no food,
But with a piteous and perpetual moan,
And a quick desolate cry, licking the hand
Which answered not with a caress—he died.
The crowd was famished by degrees; but two
Of an enormous city did survive,
And they were enemies: they met beside
The dying embers of an altar-place
Where had been heaped a mass of holy things
For an unholy usage; they raked up,
And shivering scraped with their cold skeleton hands
The feeble ashes, and their feeble breath
Blew for a little life, and made a flame
Which was a mockery; then they lifted up
Their eyes as it grew lighter, and beheld
Each other’s aspects—saw, and shrieked, and died—
Even of their mutual hideousness they died,
Unknowing who he was upon whose brow
Famine had written Fiend. The World was void,
The populous and the powerful was a lump,
Seasonless, herbless, treeless, manless, lifeless—
A lump of death—a chaos of hard clay.
The rivers, lakes, and ocean all stood still,
And nothing stirred within their silent depths;
Ships sailorless lay rotting on the sea,
And their masts fell down piecemeal: as they dropped
They slept on the abyss without a surge—
The waves were dead; the tides were in their grave,
The Moon, their mistress, had expired before;
The winds were withered in the stagnant air,
And the clouds perished; Darkness had no need
Of aid from them—She was the Universe.