ХАЙДРУН
«И, когда не на что больше надеяться,
заходит друг, говорит: “Ну, ёлки-палки,
чего нам терять, опричь запчастей”»
Лев Лосев
Моя сестра писала из Ганновера:
«Эмигрантов кормят в лагере так,
Как не пообедаешь и в фирменном ресторане в Петербурге».
— Хайдрун, как сказать по-немецки «смерть»?
— Смерть? Зачем тебе? Кстати,
Мое имя на немецком звучит иначе.
Запомни лучше: Iezu Christi ist die Liebe!
Перед отъездом в Германию моя сестра говорила:
— Я не хочу умереть на этой помойке.
И вообще,
Что будет с детьми,
Вдруг они станут наркоманами?
Подумай, может, тебе тоже подать документы.
И я думал.
Я думал: Когда-нибудь,
Когда люди перестанут умирать,
Не будет разницы, в какой стране жить.
Только один аргумент и останется:
На каком языке писать.
Тем не менее я написал заявление
На замену национальности в свидетельстве...
Я хотел родиться второй раз.
Друзья, не евреи, завидовали:
— Счастливец! Уедешь,
А мы до конца жизни будем работать за гроши
Или воровать.
— Воровать не надо! — не соглашался я.
Я познакомился с Хайдрун
В доме пастора методистской церкви.
Несколько фраз я произнёс на ломаном английском.
— I am mihnary, — сказала она,
Разливая чай какими-то не по-нашему изящными движениями.
А я думал о том, что семья сестры теперь не голодает,
И через два года и я исчезну
из этой жестокой, безумной жизни.
Моя новая знакомая учила русский с поразительной скоростью.
Через два месяца она уже спрашивала:
— Это правда, что в восемнадцатом веке
Русские корабли до русской Аляски шли целый год?
— Какие у ваших царей больше дворцы! —
Удивлялась она в Царском Селе.
— У наших? — смеялся я. — Я теперь еврей!
По вечерам я раздумывал, что возьму с собой.
Книги? Одежду? Нет, лучше ничего не брать,
Даже воспоминания.
Начать все с начала,
Даже есть научиться, как Хайдрун,
Которая ела необыкновенно красиво,
Разделываясь с курицей при помощи ножа так,
Будто это была яичница.
— Ты часто ешь курицу? — спрашивал я.
— Да, мама готовила каждый день.
Какое-то нездоровое чувство шевельнулось во мне.
У Хайдрун были почти голубые глаза
И волосы цвета Германских полей в сенокос.
Моя сестра писала из Ганновера:
«Мы получили огромную трехкомнатную квартиру.
На улицах чисто и никто не толкается.
Немецкий очень труден.
Мой муж до сих пор не может
Спросить, как пройти до магазина».
Хайдрун никогда не говорила ни о ком плохо.
С ней было приятно.
И я подумал, что хорошо бы...
— Это мне не подходит, — сказала она сразу. —
Я хочу заниматься общественной деятельностью,
Скоро я поеду в Среднюю Азию,
А семья — это слишком просто.
— Да, просто, — уныло согласился я. —
А что это за шутка, я не понял, про Среднюю Азию?
— Это не шутка.
Была уже глубокая осень,
Время, когда всё дорожает,
И женщины кажутся особенно таинственными.
А мне хотелось понять,
Почему еврейки из Петербурга не похожи на библейских,
Но вместо ответа я получил в консульстве анкету,
В консульстве, где подвергли сомнению
Профессию отъезжающего на ПМЖ.
Зато Хайдрун удивлялась у меня в квартире:
«Никогда не думала,
Что на кухне может поместиться столько поэтов!»
А я удивлялся, что на моей кухне
Может провести вечер немка.
«Хайдрун» звучало, как название цивилизации
Из фантастического романа.
«Тебе нужно ломать стереотипы, — говорил кто-то из друзей,
Стоя в прихожей, словно на крыле храма, —
Сломаешь и перед тобой весь мир».
Моя сестра писала ив Ганновера:
«Я с ужасом вспоминаю,
Как мы растили наших детей.
Может, поэтому
Здесь у них проблемы в школе.
Немецкие дети жестоки.
Но мы радуемся, что марок хватает на любую прихоть.
Такие у нас запросы».
Новый год Хайдрун собиралась встречать дома.
— Я не поеду поездом, — говорила она. —
В Польше поезда грабят русские бандиты,
А у меня много подарков. Рисковать надо разумно.
— А ты любишь рисковать? — спросил я.
— Я ужасная трусиха.
— А как же Средняя Азия?
Хайдрун задумалась на секунду:
— Наверное, так нужно.
Я часто думал, хорошо ли быть
Убежденным христианином.
Любить всех означало немедленно умереть.
Может, я не был готов к этому,
Может, я хотел жить,
Если не в Германии, то хотя бы в России,
Если не в России, то хотя бы на бывшей территории.
И я порвал незаполненную анкету,
а новенькое свидетельство о рождении,
Как свидетельство о чьей-то смерти, спрятал подальше.
Будто я виноват в этой смерти.
Приехав после Нового года,
Хайдрун сказала:
— Я поняла, что люблю Россию.
— Ты останешься здесь? — спросил я.
— Нет, Господь посылает меня проповедовать.
В этот момент я подумал, что она
Вовсе не некрасива, как мне казалось осенью.
Моя сестра месяц не писала.
Как у России было мало законов,
У Хайдрун было мало свободного времени.
Но по вечерам мы иногда встречались:
Чай, ватрушка, немецкие глаголы,
Русские вопросы, еврейская печаль.
Моя сестра ещё два месяца не писала.
Мне стало казаться,
Что я какой-то другой.
Или так было на самом деле?
Хайдрун заканчивала свою учёбу.
Она говорила по-русски не хуже студента из провинции
И подарила мне книгу немецкого поэта,
Полную стихов о любви.
А я думал о смерти.
Я как будто устал жить — будущее сулило страдания,
Одиночество и смерть в безвестности.
Но по утрам я почему-то просыпался счастливым.
Я думал: «Что это? Дружба? Ожидание разлуки?»
Моя сестра наконец написала:
«Мы купили холодильник, телевизор
и копим на машину.
Подай документы в консульство.
Что ты тянешь? Здесь, по крайней мере,
Тебя будут лечить».
Читая письмо, я равнодушно вспомнил,
Что она часто ругалась с мужем.
Наступила весна,
С крыш текло, и глаза слезились от солнца.
На прощание Хайдрун сказала:
— Я верю в вечную жизнь и в твои стихи, Сергей.
Den Tod — это только неверный перевод с русского.
В Германии так мало поэтов.
Не отчаивайся — я буду писать.
Через полгода
Её убили в Таджикистане исламские фанатики.
После долгого молчания моя сестра наконец написала:
«Мне очень одиноко.
Но вечерам хочется выть на луну, как собаке.
Немцы не ходят в гости.
В гости приходит только смерть,
Только смерть и печаль.
Но я не понимаю, почему ты не едешь,
Ведь там ужас!»
«Может быть» — подумал я, —
Может быть, и ужас».
Но почему мои печали стали прозрачными,
Как смысл этих слов: Iezu Christi ist die Liebe!
«Когда же это случилось?» — вы спросите.
Мне кажется, тогда же, когда Хайдрун полюбила Россию,
Когда я шел по заснеженным улицам и думал о том,
Что никто не запретит мне быть в любой стране мира,
С любым рецептом счастья
Потому, что я остаюсь собой.
Но собой я остаюсь в Петербурге,
И теперь часто вспоминаю Хайдрун,
Не очень красивую женщину из Восточной Германии,
Казавшуюся мне очень красивой,
Такую русскую в России и совсем немецкую дома.
Я думаю, она не умерла и где-то живёт.
Просто это глупые слухи из Таджикистана,
Просто жить хорошо не там, где хорошо,
А там, где жизнь в тебе сильнее смерти.
И, как пишет моя сестра:
«Мы не можем поменять даже свою фамилию».
А я добавляю:
«Не можем выбросить из памяти
полгода счастья
В ожидании любви».
Январь 2000 г.