Часть 1 - Детство
Норов памяти скупой и своенравный:
так и лезет, так и мелет всякий вздор!
Вот, припомнился нечаянно, забавный
с повзрослевшим моим внуком разговор:
- Баба, бабушка, какие твои руки!
Пальцы скрючены. Суставчики болят?
Повзрослели, поумнели твои внуки –
отдыхать твоим рукам они велят.
Все проблемы, все заботы – нам в наследство!
Ты живи! Ты нам живая так нужна!
Расскажи мне, ты ведь помнишь своё детство?
Где-то там была Великая Война;
безотцовщина, сиротство и невзгоды;
и огромна, без матери семья;
и твои босые ноги в непогоду….
Так от матери когда-то слышал я.
- Да, забыто всё! Давно ведь это было.
Далеко осталось детство за чертой.
Помню дом наш, чистый, ласковый и милый,
Усть-Камчатский деревянный дом родной.
Помню на моих кудряшках белых
эту мамину шершавую ладонь.
Рук её, таких поспешных и умелых,
не забыть склерозу даже, только тронь!
В огороде помню солнечную грядку.
Там когда-то в первый раз своей рукой
семена сажала в землю по порядку –
самый первый огород сажала свой!
Помню тундру, в мир распахнутую вольно;
помню речку, помню вёсел мощный плеск;
на руках от них, нелёгких, след мозольный;
на речной волне от солнца яркий блеск.
Также помню, что была в семье любимой,
и друзей по нашим играм озорным.
Остальное всё ушло куда-то мимо.
Может, было что несладким – Бог уж с ним!
Часть 2. Юность.
- Ну а юность? Расскажи о ней подробно!
Как ты выжила, на целый мир одна?
Как любила, как жила с душой беззлобной,
как болела и как падала до дна?
- Что ты, солнышко! Очнись! Какое горе?
Моя юность – это свет любви большой.
Моя юность – это горы, это море,
этих трав, цветущих, радостный покой.
Может юность неразумной быть и разной.
Для того она дана, чтобы творить!
Но, нечистой, грязной, злой и безобразной
априори, друг, она не может быть!
Нет, не помню! А и вспомню что – забуду.
Всем доступно ошибаться и любить.
И ошибок этих, друг, у всех повсюду.
Было время всё исправить и забыть.
Часть 3. Рябиновые тропы.
- Дождь тоскует и страдает, и всё плачется.
Будет осень золотая, или спрячется?
Будут сопки перламутром в небо синее,
и дороги ранним утром в хрустком инее?
На ладонях и губах, слегка горча,
будет дух от спелых шишек кедрача?
Этот дождь! Он всё идёт, идёт, идёт…
Помнишь, бабушка рябиновый поход?
- Да который же из них, родной? Не помниться!
Память старая от жизни переполнится,
сквозь дуршлаг, сквозь сито драное просеется –
всё неважное, всё лишнее отвеется.
Что останется – смешается и свяжется.
И запомнится. И запросто расскажется.
* * *
Я помню зрелости рябиновые тропы:
мир в золоте и неба синеву;
берёз под ветром рыжие растрёпы,
и под ногами алую траву.
Весь этот мир, бесхитростный и щедрый,
совсем несложно в памяти хранить:
смолистый запах стланниковых кедров,
протянутую вверх тропинки нить;
и этот свет от осени, горящей;
и этот дух, идущий от земли…
Весь этот мир, простой и настоящий,
Волнует сердце, душу веселит.
Там даже ветер от седой вершины
и медвежат с медведицей эскорт,
и червячки в испорченной рябине
не создают душевный дискомфорт.
Весной и осенью, в июне и в июле,
цветущий, горный мир открыт для всех!
Я помню - ветры на вершине дули,
Горел костёр. Уха, друзья и смех…
Там на камнях охряных, в тенях ломких,
и примулы, и анемонов цвет;
и мох камней в объятьях камнеломки;
и ранний, зябкий, золотой рассвет;
кусочек малой тверди под ногами,
где и сейчас стоит поклонный крест,
поставленный вот этими руками;
крутой обрыв к долинам рек окрест;
зажатый в кулаке кусочек хлеба.
(О, как он вкусен был в моих руках!)
А остальное – небо! Только небо!
И холод восхищения сквозь страх.
- А помнишь, баб, обратную дорогу?
Тот берег Быстрой, камни у реки,
где, поскользнувшись, ты сломала ногу
и плакала от боли и тоски?
Так трудно было к дому добираться!
Так долго в гипсе и на костылях
ты не могла ходить и обуваться…
Я до сих пор запомнил этот страх!
- Да, Бог с тобой! Ты что-то перепутал!
Не помню! Может было, да прошло.
Приснилось. Или просто бес попутал.
Да, мало ли! Сломалось – зажило!
Не помню! Помню маленькие руки,
что гладили меня по волосам;
как в темноте твои ночные муки
делили мы, когда болел ты сам;
и эту душу, детскую, родную;
и синие твои глаза в слезах;
и ласковую нежность поцелуя
на задремавшей бабушки щеках.
А боль и страх, обиды и утраты
пускай исчезнут в памяти навек!
Уйдут бесследно, навсегда. Тогда ты
действительно хороший человек.
Ах, милый мой! Рябиновые тропы
Из памяти вовек не пропадут –
ведь старые мои больные стопы
забыть свои дороги не дадут.
Часть 4. «Эльдорадо»
- Ну, хоть что-то расскажи, моя родная!
Жизнь твоя такой нелёгкою была!
Что мне детям про тебя сказать, не знаю!
Ничего не помнишь, словно не жила!
- Ты не прав! Не прав, родной! Напрасно это!
Моя память – самый верный, лучший друг!
Сколько мною было песен перепето!
Сколько было красоты людской вокруг!
Всё, что важно, всё, что нужно – не забыто!
А стихи? Наполнен мною каждый стих!
Ты читай! Ведь в них вся жизнь моя открыта!
Ты читай! Всё обо мне узнаешь в них.
Доброй памятью всегда делиться рада.
Вот одна её страничка – «Эльдорадо».
* * *
Никогда не забудется мне
дорогое моё «Эльдорадо»!
Помню яблонь моих по весне
сумасшедшую, белую радость;
от натянутых лунных лучей
так волшебно и мягко светились
в темноте августовских ночей
серебристые, белые лилии!
Эти ночи! Забудешь ли их!
До усталости тяжкой, до пота
здесь от многих печалей моих
избавляла земная работа.
* * *
Ах, землица, земля холодная!
Хоть тяжёлая, но плодородная
на ладонях, тобой искалеченных,
да и лаской твоею излеченных!
Ах землица, земелька родная!
То любя друг друга, то лая,
так и жили мы долгие годы,
и делили капризы погоды.
Хоть она мне и не подчиняется,
мокрецом, лебедой зарастается,
но беззлобно и щедро радуя,
за труды воздаёт наградою.
«Эльдорадо» моё непокорное,
труд и воля моя упорная!
Мы с тобою так славно жили!
Столько разных плодов нарастили!
От тебя, даже в тяжесть мгновения,
столько радости и вдохновения!
Столько рифм, столько образов чудных
ты дарило в ночах этих трудных!
- Может так. Только всё проходит.
И здоровье, и силы уходят.
И, случись что однажды с тобою,
зарастёт «Эльдорадо» травою,
от тоски к своему агроному.
Так и память людская – омут:
что в него попадёт – пропадает.
Так ведь часто в жизни бывает!
Вспомнит кто?
- Моих книг читатели;
да стихов моих почитатели;
да по осени, поздней, остудной,
мир вздохнёт на прилавок скудный:
- Ах, Петровна! Друг мой! Безобразие!
Где плодов твоих разнообразие,
витамины и хлеб насущный?
Нет стихов твоих, свет несущих!
Отчего в это небо сонное
не звонит колокольня стозвонная?
Оттого, что под дождь проливной
ты уходишь, звонарь, в мир иной.
Потому, приклоняясь в мольбе,
целый храм скорбит о тебе!
Так, родной, всё придёт, всё сбудется.
То, что ценно, вовек не забудется.
Часть 5. Севера.
- Объясни, всё пытаюсь понять,
почему Северов не бросаем мы?
Снегом, ветром с морозом терзаемы,
всё стараемся их покорять?
Наша жизнь – окаянство ветров,
да снегов неподъёмная ноша.
Не метелица, и не пороша –
многотонная тяжесть оков.
Обесцвеченный снежный покой –
только белое, белое, белое…
Даже солнце скупое, несмелое,
здесь утратило цвет золотой.
Восемь месяцев, словно года,
длится вечность, снегами покрытая.
Даже чудится: лето забытое
не вернётся уже никогда.
Не успеешь в ладони согреть
горсть земли в это лето короткое,
как она, терпеливая, кроткая,
вновь уходит в снегах цепенеть.
Жизнь к исходу. Тебе ли не знать,
как от холода сердце сжимается!
Неужели тебе не мечтается
с Северов на Юга убежать?
Много мест твои кости согреть!
Ведь Россия большая – вся Родина!
Оттого, что за жизнь твою пройдено,
есть причины страдать и болеть!
- Как понять, почему и зачем
любят люди, душой прирастают?
Мать и Родину не выбирают.
Так и мы – приросли насовсем.
Где бы ни был, а здесь будешь жить!
Видно Господом так заповедано,
ни за что, бескорыстно и преданно
место отчее сердцу любить.
Ты ведь знаешь, конечно, и сам:
много их, на Юга убегающих,
а потом от тоски изнывающих
по родным холодам – северам!
Бредят, милые, их чистотой.
Север, он ведь не покоряется.
Он живёт, и на всех разделяется
и терпением, и красотой.
Не жалею давно ни о чём.
И о пальмах давно не мечтаю.
Я – частичка вот этого края.
Как бы ни был суров, он мой дом.
Часть 6. Троица
- Скажи, родная, где живёт душа?
И дух какой-то? И причём тут тело?
Не понимаю, честно, ни шиша.
Кто я и что? И из чего я сделан?
- Ты персть земная, попросту – земля.
Нет плодородней ничего на свете!
Взгляни, родной, на хлебные поля,
на тёмные лесе и травы эти!
Ты – Троица. Такой же, как и Бог.
Меж Ним и нами разницы не много.
И, пожелав, возвыситься б ты смог
святой душой до званья сына Бога!
Так в двух словах молитвы «Отче наш…»
предельно ясен смысл для человека:
раз отче – Бог, как Сыну не воздашь
божественную суть Его от века?
И если ты зовёшь Его отцом,
то сам ты кто? Но, есть такая сложность:
отцу предайся весь, и лишь потом
приобретёшь великую возможность.
А тело для трудов тебе дано.
Оно достойно благ и состраданья.
Хоть не всегда послушное оно,
но, если позволяет состоянье,
не жаждет от усилий барыша,
и трудится проворно и умело.
Вместилище грехов – твоя душа.
И это от неё страдает тело!
Она желает это, или то,
и жаждет благ земных и наслажденья.
Грехов её не избежал никто.
Потребны ей узда и омовенья.
Омыта покаянием, душа
и в разума узду тобой плененна,
бывает, друг, небесно хороша,
и добродетельна, и необыкновенна!
Ведь тело, хоть и грешное оно,
грешит тогда, когда душа приемлет.
И это – наше смертное звено,
и без души оно уходит в землю.
Душа бессмертна. В области земной
она в гостях на краткое свиданье.
Приходит срок – уходит в мир иной,
в мир благодати, или в Ад страданья.
Всю троицу твою связует дух.
И это он тебя определяет;
и это он – душе твоей пастух:
и делает святой, и оскверняет;
и он судьбы твоей и срам, и храм,
и жизни путь, и смертная дорога.
Какой в тебе – ты выбираешь сам,
и получаешь, избранный, от Бога.
Свободен ты решать и выбирать.
По выбору – спасенье и награда.
Но трудно, милый, трудно пожелать
и выбирать не «хочется», но, «надо»!
Часть 7. Два мира.
- Так сложно всё! Но, вправду, есть ли Бог?
Как мне Его увидеть, чтобы поверить?
Как это всё прочувствовать, проверить?
Тогда бы проще выбирать я мог…
- Ты говоришь, как глупое дитя.
И ни о чём твои переживанья:
те, кто и плоть, и душу окрестят,
приобретают путь в Его познанье.
Ведь мы живём синхронно в двух мирах:
в вещественном обличье и в духовном.
Но, за грехи испытывая страх,
лишь первый избираем, безусловно.
* * *
В этом мире мы едим, размножаемся;
за деньгами и за славой гоняемся;
здесь грызём друг друга в ожесточении;
редко думаем о нашем падении;
отметаем мысли о наказании;
душ своих не видим заболевание.
Мир другой – обитель вечной нетленности.
Там иные и законы, и ценности.
Ни деньгами, и ничем не откупишься,
если как-то согрешишь и оступишься.
Только если согрешишь, да покаешься –
над землёю высоко поднимаешься.
Согрешаешь в состоянье дремучее –
опускаешься в болото вонючее.
Здесь, как сам себя ты будешь вести –
можешь Рай, а можешь Ад обрести.
Чистым сердцем и душою святой
Божий мир узришь с его красотой.
Если верой и любовию дышишь –
голос Бога в своём сердце услышишь;
песни ангельские непреходящие,
или адские пучины горящие.
* * *
- Да где же тот мир твой, родная,
и как мне его обрести?
- Ну, это я помню, я знаю.
В тот мир очень просто войти.
Он близок – у каждого в сердце,
не в небе, и не на земле.
Скрывает заветная дверца
свой свет откровенья во мгле.
В нём Ад или Рай – что имеешь!
Тот мир – он у каждого свой.
Там жнут только то, что посеял.
Захочешь – возьми и открой!
Ты только в себе разберись
осмысленно и беспощадно.
Ты только проси и молись,
И Богу поверь безоглядно.
Когда-то, в смиренной тиши,
откроется дверца мгновенно.
Ты только от чистой души
Молись. И молись дерзновенно.
Откроет свой мир для тебя
условная эта граница,
и хлынут, скорбя и любя,
запахи, звуки и лица.
Ты снова увидишь на миг,
без нашего мира двуличья,
в себе или ангельский лик,
иль грязного беса обличье.
И многое сможешь в себе
тогда изменить и исправить,
и определиться в судьбе,
и душу от Ада избавить.
Тогда по душе выбирай,
в недолгое это мгновенье:
что хочешь ты, Ад или Рай,
иль серое место забвенья?
Два мира – граница тонка.
И если мы только желаем,
то лишь, напрягаясь слегка,
всё видим, и всё понимаем.
Часть 8. Эпилог
- Знаю, жизнь твоя сложной и трудной,
и не лёгкой, не лёгкой была.
Видно память так странно и чудно
изменила тебе, подвела.
- Может так, мой родной. Не напрасно
бог смиренным даёт благодать!
Помню жизнь свою доброй и ясной.
Нет причины жалеть да роптать.
Память старая, наше былое
не хранит, как худое ведро.
Ведь уж если страдать – не за злое,
а страдать за любовь и добро!
Всяко было. И словом, и делом.
Но, к чему ей всё это хранить?
От страдания сердцем и телом
человек прекращает грешить.
Вижу, слышу, и ясно сознанье:
с Мира сыплет гнилая труха;
и смещается ось мирозданья
от сплошной пропаганды греха;
Божий гнев, Божий Суд – у порога.
И уж если начаться Суду,
принесёт не с небес, с Дома Бога
людям Суд этот страх и беду.
Ты запомни, запомни, родимый:
Лишь любовь не свергается злом!
С ней проходит всё вредное мимо –
побеждается сердца теплом.
Лишь она (но, не страстность, вестимо!)
в нас свободна от всяких оков,
и сама покрывает незримо
злое множество наших грехов.
Не гони свою жизнь за деньгами
и дурным накопленьем хламид.
И держи, и строжи свою память,
чтоб не помнила зла и обид.
Ценность главная – мир. И как скоро
мир в душе – всё дурное пройдёт.
Нет его – нет любви, нет опоры –
умирает оно, не живёт!
Память, память! А дать тебе волю,
вспомнишь всё, до мельчайших проблем!
И в такую загонишь недолю –
не спасёшься никак, и ничем!
Часть 9. P.S.
Ты живёшь и знаешь,
что придёт она –
осень золотая,
снега седина.
В этом нет причины,
чтоб пришла печаль.
Золото рябины,
голубая даль.
Повзрослели дети.
Улетают дни.
Промелькнут и эти –
глубоко вздохни,
опечалься, либо
до конца держись.
Господи! Спасибо
за земную жизнь!
Нет в душе гневленья,
ни обид, ни зла.
Каждое мгновенье
для тебя жила!
Дней благословенье.
После тьмы – заря.
Каждое мгновенье
прожито не зря.
Незачем лукавить –
не безгрешно жил.
Главное – исправить
всё, что натворил.
Что могу, исправлю.
В памяти родной
только то оставлю,
что возьму с собой.
21. 02. 2019 г.