Чашка с пропеллером

   
 
 
 

…Посвящается памяти великого Мастера слова – Кира Булычёва (Игоря Всеволодовича Можейко)             




                Чашка с пропеллером

                рассказ



    Местный оболтус, юноша Гаврилов, лелея в очередной раз мечты о высшем образовании, совмещённом с удачным бизнесом, к обеду переключил свои мысли на иные сферы. Задумчиво ковыряя в носу, Гаврилов решал сложную для него дилемму – идти на кухню или ещё поваляться на диване.
   С одной стороны (с правой, на которой он лежал), вставать было лень – но с другой стороны в то же время сильно хотелось пить. И даже съесть бутерброд. С маслом. Или с колбасой. А лучше, подумал юноша, с маслом и колбасой одновременно. Или два бутерброда – один с маслом, а другой с колбасой? От непосильных рассуждений у Гаврилова разболелась голова.
Но для того, чтобы утолить растущее чувство голода и жажды, следовало, как минимум, встать с дивана. То есть предпринять определённые телодвижения. И вот этого Гаврилову страшно не хотелось. Не хотелось подниматься, шаркать на кухню, доставать из шкафчика сахарницу, которую мать вечно прятала на верхнюю полку – видимо, по привычке или забывая, что сын давно вырос из сопливого возраста и легко достаёт всё, что ему нужно с самых верхних полок.
   Гаврилов тяжко вздохнул, перевернулся на другой бок и вспомнил, что у него начала болеть голова. Дилемма, таким образом, приобретала классический облик – предстояло выбрать из двух равно неприятных развитий сюжета. Или продолжать лежать на диване и страдать головной болью – или, превозмогая лень, заставить себя передислоцироваться на камбуз (юноша в детстве мечтал стать моряком, но не добрался до мореходного училища по вполне понятной причине, и удалённость городка Великий Гусляр от морей и океанов была тут совершенно не при чём). А там уже запить таблетку анальгина и закусить бутербродом.
   У Гаврилова, наконец, как говорится, потекли слюнки – лоботряс, можно сказать, почти гроза двора, изводивший соседей не далее как прошлой весной грохотом из колонок, принимаемым недовоспитанным юношей за модную музыку, решился.
   Он сел на диване, впихнул стопы сорок третьего растоптанного размера в неприятной расцветки шлёпанцы, а затем, ловко спружинив (диван издал при этом протяжный многострадальный писк), направился по привычному маршруту. 
   Проходя мимо распахнутого по поводу тёплой солнечной погоды окна, он боковым зрением уловил движение во дворе. Это местный изобретатель, известность районного масштаба Саша Грубин выходил из своей мастерской – небольшого сарайчика, пристроенного в незапамятные времена, ещё при царе Горохе (или просто при царе).  В другое время и в ином состоянии Гаврилов просто не обратил бы на тридцатидвухлетнего Грубина (пребывавшего в возрасте Христа, но пока не столь известного) никакого внимания. Но сейчас что-то щёлкнула в мозгу лентяя, искривленном чрезмерной материнской любовью и заботой. 
   Профессор Минц давно предупреждал соседку, растившую сына без мужа, что сопливого школяра надо бы вовлекать не только в уроки, но и в иные процессы, например, в домашние дела, которые добросердечная женщина добровольно взвалила на свои плечи, не говоря уже о двух работах (помимо обязанностей дворника, она мыла полы в ремонтно-строительной конторе Великого Гусляра).  Кстати, уроками даже маленький Гаврилов не сильно увлекался, и, вопреки искреннему убеждению суетливой мамаши, вовсе не напрягался на ниве младшего школьного образования.
   То же продолжалось и в старших классах, причём его мама считала, что в неуспеваемости сына виноваты учителя, придирающиеся к ребёнку. 
   А ребёнок, между тем, уже что-то продавал одноклассникам, чем-то спекулировал втихаря – «крутился», одним словом, поглядывая на признаки новой рыночной экономики, появившиеся в стране в общем-то не так давно. И на то, что признаки эти носили скорее характер экономики базарной и жуликоватой, подросток внимания не обращал. 
   Такие тонкости юного торгаша-«лавошника» не интересовали. 
   Гаврилов задумчиво постоял у окна, глядя на куст сирени, в тени которого стоял старый столик доминошников. Но юноша, глядя на с детства знакомый дворовой пейзаж и по привычке шмыгая носом, не видел ни стола, ни пышных ветвей, ни гипнотизирующих движений светотени на щербатой столешнице.   
   Мысли Гаврилова, можно сказать, витали в облаках – но в облаках весьма прозаических и даже как бы деловых.   
   Лоботряс явно что-то задумал.   

   Саша Грубин, ещё не успев поставить колбу с новым автомобильным топливом, которое они разрабатывали вместе с профессором – он только что заходил к Минцу отчитаться в результатах очередного утреннего эксперимента – вздрогнул от стука в дверь и чуть не уронил «будущее отечественного автомобилестроения» на пол.  Грубин открыл дверь и увидел знакомую, глупо ухмыляющуюся физиономию бестолкового юного соседа из квартиры напротив.   
   Гаврилов явно ухмылялся неспроста, и кривоватая улыбка его непризнанному гению почему-то сразу не понравилась. 
   - Есть идея, - с ходу в карьер начал Гаврилов. 
   - У тебя?! – не скрывая изумления, отозвался Грубин.   
   Юноша Гаврилов мысленно отмахнулся от явной интонации неверия в подрастающий интеллектуальный потенциал нового делового поколения, как от назойливой мухи, и продолжил: 
   - Всем известно, что все гениальные изобретения в мире – песочные часы, изобретение колеса и велосипеда, самолёта и паровоза – делались ленивыми людьми… 
   - Да ну? – вновь недоверчиво переспросил Александр. 
   На этот раз Гаврилов нетерпеливо отмахнулся в буквальном смысле и попытался закончить мысль (а надо сказать, что столь длинные фразы произносить он не очень-то умел и элементарно уставал от столь энергоёмких интеллектуальных занятий): 
   - Колесо изобрёл человек, которому лень было ходить пешком, а на осле или на лошади его сильно трясло;  но телегу всё равно надо было запрягать, тянуть в упряжку лошадей, и лентяи решили выдумать паровоз – чтобы он их сам возил.  Ну а самолёт придумали, потому что лень было ездить-тащиться по земле. Ясно? – безапелляционно заявил юный балбес. 
   - Впервые слышу подобную теорию, - осторожно сказал Грубин, который не любил ругаться по пустякам (да и вообще, без пустяков – ругаться не любил) со своими соседями, а с этим – так тем более. 
   - Надо мыслить, - назидательно произнёс лентяй, почти в два раза отстающий от изобретателя по возрасту, а по остальным параметрам и коэффициентам гораздо больше. 
   Впрочем, по росту и размеру кулаков юноша многим дал бы фору – а некоторым и давал, между прочим, в глаз.  Да, как ни прискорбно это признавать, но случалось, случалось подобное – и, заметьте, случалось не раз и не два. 
   Произнеся глубокомысленное изречение, Гаврилов для наглядности важно постучал себе по макушке – получилось, откровенно говоря, неубедительно.
   Выдержав театральную паузу – Саша Грубин терпеливо ждал – Гаврилов произнёс вполне ожидаемое изобретателем, уже приготовившимся к чему-то подобному: 
   - Короче, есть деловое предложение. Все мы любим пить кофе и чай…   
   - Некоторые пьют чистую воду, родниковую, - возразил Грубин. - Хотя, конечно, пьют и кофе, с этим трудно поспорить. 
   А Гаврилов продолжал говорить, особо не реагируя на справедливое утверждение:   
   - Вот и не спорь. Кофе надо размешивать. Если мы пьём кофейный напиток с ячменем и цикорием – тем более надо размешивать, он хуже растворяется. – Гаврилов знал, что говорил. Он терпеть не мог тратить своё драгоценное время на бесцельное с его точки зрения размешивание. - Сахар тоже приходится размешивать, после того как залили кипятком. А ещё, для более равномерного и быстрого растворения – чтобы не образовывались комочки, налипающие на стенки чашки – сахарный песок с напитком из цикория приходится перемешивать ещё ДО ТОГО, как в чашку залили кипяток!!
   В голосе Гаврилова появились патетические и даже трагические нотки.    Почти верю, подумал изобретатель Грубин, вспомнив принцип Станиславского;  интересно, чем всё это закончится? Сейчас чего-то будет просить. Какое-то изобретение. 
   Саша почти не ошибся. После того как балбес перевёл дух, произнеся непривычно длинную тираду, последовало деловое предложение:   
   - Короче, сосед, будем оформлять патент. На двоих, конечно; я – идейный вдохновитель и куратор проекта, а также продюсер и этот, эм-мэ.. мэ… (этого ещё не хватало, встревожился Саша Грубин, заслышав козлиное блеянье-мэканье), чёрт, как его… во, вспомнил! – менеджер. Ну, а ты – сделаешь устройство. Это не сложно, тем более – для тебя, - Гаврилов довольно нагловато похлопал изобретателя по плечу, видимо, уже ощущая себя в роли мецената или продюсера. 
   - Такие бабки срубим, столько накосим капусты – ну, брат, что скажу – ты себе не представляешь!.. – Сашу буквально передёрнуло от гремучей смеси панибратства и… вот этого самого, чего он в людях терпеть не мог, но что в последнее время как-то разрослось кругом. Вроде плесени на забытом куске сыра. 
   Лентяй этого не заметил и вдохновенно продолжал вещать: 
   - Возьму в аренду цех, станки, наладим производство – тебя назначаю главным механиком… нет, лучше – главным инженером!  Возьмём кредиты, завалим всё страну продукцией, выйдем на международный рынок – ворвёмся, а не выйдем! Заткнём за пояс Германию и Штаты, Китай тоже заткнём, и Японию… - Тут балбес чуть сбавил обороты и попытался задуматься – Америку он уважал.  И зелённые бумажки с портретом какого-то старика любил искренней бескорыстной любовью. 
   Воспользовавшись паузой? Грубин задал вполне логичный вопрос: 
   - Что за устройство-то? 
Лентяй уставился на Сашу непонимающим тупым взглядом: 
   - А?.. 
   - Спрашиваю, чего ты хочешь это… налаживать, производство чего? 
   - А-а-а!.. Значит, я не сказал? Производство чашек. 
   - ?! 
   - Чашки с моторчиком – точнее, с пропеллером! – пояснил Гаврилов. – Всё очень просто. На дно чашки – или на стенки, по твоему усмотрению – крепится пропеллер, или два… нет, лучше один, так дешевле… который вводится в действие моторчиком… наверное, нужен элемент питания, - лентяй задумался, глядя на крышу соседнего двухэтажного дома, бывшего барака, постороенного давным-давно немецкими военнопленными, – блин, он же место будет занимать. И это, вес, в общем… 
   - Ты хочешь сделать чашку с моторчиком, я правильно понял, - терпеливо переспросил юного балбеса Грубин. 
   - Ну да! – почему-то возмущённо отозвался Гаврилов.   
   - Чтобы сахар сам в чашке размешивался? 
   - Ну, блин, конечно! Что тут непонятного?! 
   - Та-ак. Просто я уточняю задачу. А вдруг ты что-то не то имел в виду. – Грубин почесал затылок. – Ладно, иди.  Потом поговорим. 
   Юноша со взором горящим встрепенулся, чувствуя, как начинают стремительно таять будущие миллионы в твёрдой и очень конвертируемой по разным пухлым конвертам валюте. 
   - Э-э, э! Подожди! Мы не договорили! Самое важное:  тебе – двадцать процентов от доходов. Представляешь? Зарабатываем пять «лимонов», и один из них – твой! Честно заработанный «лимон»!  И ты уже – не забытый всеми неизвестный механик – а настоящий, блин, миллионер! Рокфеллер. Форд. Кстати, тоже с инженера начинал, кажется… - всё же, хоть какие-то куцые познания у юного спонсора-лоботряса имелись.  Хотя преимущественно из околоденежной «сферы».  Сферы «зелёной», но, понятно, к движению любителей природы не имеющей ни малейшего отношения. 
   - Хорошо, хорошо. Ладно, иди. – Грубин всё же продолжал легонько подталкивать к двери крепкого юношу, приобретавшего в последнее время знакомые всем черты среднерусского стриженого мордоворота – одной лишь золотой цепи на бычьей шее пока не хватало. – Мысль, конечно, интересная, потом уточним; я ещё не завтракал. 

   Когда дверь захлопнулась и стихли шаги – точнее, топот, словно там не две человеческие ноги ступали, а шли все четыре, да ещё слоновьи – когда Грубин закрыл дверь, он задумался.  Надо зайти к профессору, посоветоваться.  Минц что-нибудь подскажет.   
   Как-то надо ситуацию разрегулировать. Просто так этот балбес не отцепится…   

   - Ну и что ты страдаешь? – непонимающе уставился на Сашу Минц поверх тонкой золотистой оправы старых любимых очков. – Сделай ему эту «чашку для лентяев», да и дело с концом! 
   - Так ведь, Лев Христофорович, он же хочет производство налаживать, в мировых масштабах, цех открывать, завоёвывать мировые рынки… 
   - Кто? Этот недоперевыдоросль?! – Минц возмущённо хмыкнул. – Саша, ты меня удивляешь. Ведь взрослый человек, ты почти с отличием закончил среднюю общеобразовательную школу (а современный колледж закончил бы просто с золотой медалью!), когда этот второгодник-троечник ещё в коляске агукал. Он вырос, можно сказать, на глазах у всего двора. И он, балбес этакий, в отличие от ребёнка Удаловых, к примеру – на самом деле конченый лентяй, не поддающийся перевоспитанию и трансформации в среднестатистического Homo sapiens, здорового члена общества.  Ты понимаешь? Да он же на глазах у всего двора вырос, агукая сперва из пелёнок, а потом стреляя из рогатки по воробьям – и неуч этот, заметь, просто бельмо на глазу – в переносном смысле конечно… 
   Саша покорно кивал головой.   
   - В общем, так. Ничего этот лентяй не раскрутит, никакие рынки, упаси боже, не завоюет – даже насчёт гуслярского я сильно сомневаюсь. Так что сделай ему «игрушечного Карлсона» из дешёвого фарфора или пластмассы, набросай техническую документацию – и пусть патентует. Чёрт с ним. Иначе ты от этого троечника не отделаешься.   

     Вскоре под окнами старого дома, в густой тени, случайный прохожий мог услышать такой разговор: 
   - Чтобы увеличить обороты, много ума не надо.  Хотя мне и придётся заменить мотор.  - Грубин покачал головой. - Но вот с твоей вредной привычкой жрать столько сахару надо что-то делать. 
   - Ещё чего! - Возмутился недовоспитанный сладкоежка. - Всегда лОжил пять ложек сахару, и всегда буду лОжить! 
   - Класть, - уточнил Саша. 
   - Чего? – не понял спонсор. 
   - Не ложить, а класть. Сахар класть, понятно?
   - Да пошёл ты!.. – невежливо отмахнулся Гаврилов, как всегда, не подумав, что старшим хамить нехорошо.  Впрочем, хамить младшим, знаете – тоже. Неправильно хамить вообще, в принципе.  Не соответствует высокому званию жителя космической столицы планеты Земля, коим заслуженно считается городок Великий Гусляр, в отличие от областного центра, Вологды, прославленной песенным творчеством легендарного советского вокально-инструментального ансамбля. 
   Если бы лентяй был хоть чуточку образован – или хотя бы оказался хоть немного поумнее – он мог бы, например, сочинить не самый лучший каламбур… например, как правильно хамить, и как хамить неправильно.  А по поводу глагола "ложить", если честно, идут давние споры.  Известнейший составитель словаря В.И. Даль считал его правильным, увековечив следующие строки: 
   "Глагол «ложить» часто пополняет собою глагол «класть», по духу языка…"
   И словарь Ушакова считал его допустимым – хоть и просторечным (но не неправильным!) словом.  Упомянутый «дух языка», видимо, чем-то (спинным мозгом?) чувствуют и современные писатели, не говоря уже о многочисленных журналистах, поэтому употребление слова «ложить» (но, уважаемые граждане, с ударением на последний слог, последний!) нередко встречается, ну, скажем, в разных интервью «со звёздами» даже у маститых литераторов... 
   …Наверное, чувствуют этот самый «дух» – а иначе как объяснить обилие «ложить» и прочих «перлов», заливающее русскоязычных зрителей с телеэкрана и даже с жёлтых страниц газет?!   ; 

   Но Грубин на грубость недалёкого соседа, внезапно разбогатевшего и, тем не менее, весьма юного, внимания не обратил.
   Потому что Сашу посетила гениальная мысль.
   С ним это иногда случалось. 
   - Вот что, - сказал Грубин. - Сегодня я не успею всё тут переделать, а завтра с утра выходи во двор.  Система будет работать, как часы! 
   - Ладно, - смилостивился малолетний спонсор, - давай, до завтра.   

   На следующее утро под раскидистым кустом старой сирени собрался почти весь двор и даже двое приглашённых доминошников со стороны – из дома напротив. 
   Деревянный стол, намертво врытый в землю, теперь обходился без привычного дизайна в виде костяшек домино.  Поверхность его, годами отполированная многотрудными соревнованиями страстных любителей вымирающей в столицах игры, ныне украшена была неким агрегатом, напоминавшим крупных размеров пузатую чашку. 
   Изобретатель Грубин, заслуженно окружённый вниманием, увлечённо излагал присутствующим здесь дамам и гражданам мужского пола принцип действия уникального механизма. 
   Во двор вальяжно спустился перепивший вчера холодного пива сопливый спонсор. 
   Как-то само собой установилась тишина. 
   - Ну, давай, показывай, - зевнул Гаврилов. 
   Испытания начались. 
   Чем-то столешница под сиренью напоминала миниатюрное лётное поле, а сам агрегат с пропеллером внутри – распухшую летающую тарелку прошлогодних визитёров-зефиров из ближайшей галактики. 
   Возможно, Грубин специально придал конструкции вид не совсем опознанного летающего объекта, поскольку зефиры оставили неизгладимый след в сердцах гуслярцев, и особенно в сердцах домохозяек, забывших тогда примерно дней на пять-шесть о бесконечном и нелёгком женском труде по уборке и готовке, стирке и прочих бытовых «прелестях» семейной жизни. 

   Саша Грубин торжественно вжал до отказа кнопку слева от ручки большим пальцем правой руки. 
   И тут случилось непредвиденное. 
   Негромко загудев, агрегат задрожал, вибрация распространилась на деревянный стол, и даже зашуршала тревожно листьями сирень возле зрителей.  А может, это всего лишь пронёсся случайный порыв ветра? 
   Вдруг мини-НЛО резво подпрыгнуло над столом и, как-то странно привзвизгнув, чего меньше всего можно было ожидать от технического приспособления, взмыло в небо, стремительно протаранив одну из веток. 
   Изрубленные в салат листья грустно закружились на опустевший стол и открытые рты свидетелей происшествия. 
   - Блин… - прохрипел потрясённый свирепым полётом чашки лентяй Гаврилов. 
   - М-да, - сказал, повернувшись к изобретателю, профессор, - кажется, ты, Саша, слегка перестарался. Что за мотор там был? - Минц только что подошёл к затихшей группе зрителей, и не слышал объяснений Грубина. 
   - Ч-чный дви-и… - просипел Грубин.   У него внезапно что-то пересохло в горле. 
   - Интересно, где она упадёт? – вдруг спросила невестка пенсионера Удалова. 
   - Кто – она? – повернулся к жене сына Удалов. 
   - Ну, она. Чашка.
   - Она не вернётся, - прокашлявшись, грустно сообщил всем Грубин. - Там… я там поставил вечный двигатель…
   И наш изобретатель поглядел тоскливым взглядом в безоблачное и высокое бирюзовое небо, где давно уже скрылась тёмная точка, в которой, невидимый отсюда, бешено вращался пропеллер для чая и сахара.   


                ***   


                для издателя (редактора) :
Вы могли бы предложить читателям (в т.ч. и Читателям детских журналов – например, «Костёр»!)   литературный конкурс – кто ЛУЧШЕ завершит рассказ в стиле Кира Булычёва (и – с персонажами К.Булычёва).

   Надеюсь, подобная совместная акция (почти т.н. «интерактив») привлечёт к Вашему безусловно интересному и полезному проекту новых читателей!.. 


************  С уважением, Андрей Александрович Рябоконь
                автор книг – о людях и трАвах…       
 
 
 
             ;)            :)