Синеют сумерки, пустеет Пражский рынок,
на пандусах стихает лязг дрезин.
И затянув шнурки своих ботинок,
я закрываю фотомагазин.
Всё это жизнь, её полёт и прах,
заката всполохи и огненные лисы.
И на задах, в лабазах и кустах
в блевотине прошмыгивают крысы.
Цыганки грязные, узбеки с шаурмой,
и нищенки канючат Христа ради,
и снег кружится в дымке голубой,
и лыбятся копеечные б***и.
И снег идёт. И ты белым-бела,
ты, жизнь моя, лови своё не мешкай -
ты, жизнь моя, которая была
стыдливой и неловкой Белоснежкой.
Твой профиль детский, серебристый лик, -
и надо закричать, но мне не пикнуть, -
всё то, что и нельзя запрятать в крик,
ни воссоздать, ни вспомнить, ни окликнуть.
Всё то, что и зовётся красотой,
то, перед чем в бессилии немеешь,
всё возвращается с холодной чистотой,
и ты назвать всё это не умеешь...
Так на Москву ложится первый снег,
и щерятся щербатые уроды.
И попрошайки разгребают снег,
и это снег, всё это только снег
его дворца мерцающие своды.