* * *
– Тебя бы в президенты, а Наташка? –
шутили мы, измученные той
бессмысленной, жестокой суетой,
которая и есть Россия, Рашка,
есть Родина, которая любовь.
И Лена, приподняв немного бровь,
сказала: – Ё-моё, какая осень!
Наташка отвечала: – У, страну
разворовали, ****и!.. И – Ну-ну, –
жена бурчала, – живы, но не очень…
А я смотрел на дуб и примечал
подруг моих морщинки и печаль,
и горе на лице у бедной Лены.
А у жены и вовсе колесом
спина согнулась – тела невесом
остаток на коляске. И мгновенно
меня вдруг осенило: «Это мы
в дурные Девяностые лихие
расколотые бурями, в глухие
Двухтысячные». Дуб живой из тьмы
тянулся и шумел. И чёрный ствол,
обугленный, раздвоенный на пол-
окрепшего с умершим братом рядом,
стоял, ещё не тронут листопадом.