Детей малюток можно обмануть,
С отцом родным их можно перессорить
И правду как тростинку перегнуть,
Но кровь отцовскую в их жилах
Никто не в силах успокоить.
Посвящаю родным своим дочерям,
Будущим тёщам и матерям
Заклинаю, жестоко меня не судите
И мой прощальный реквием, пожалуйста, прочтите …
*
Давно меня вы схоронили
По воле мамы своей. Оба.
Свои ручонки приложили,
Забили гвозди в крышку гроба.
Да, есть моя вина в той жизни,
Я никогда не отрицал,
Как многие любил отчизну
И от неё не раз страдал.
Был сильным, ловким, пел куплеты
Под звон гитары у костра,
Курил блатные сигареты,
Любил подраться на ура!
Служил в Германии в разведке,
При мне там строили «стену»,
Четыре года беспросветно
Из-за Хрущёва оттянул…
А после службы по приезду
Случилось много перемен –
Всё провалилось будто в бездну
И не представилось взамен.
В тот дом, откуда я ушёл на службу
Сестрёнка мужа привела
И отчим с мамою вдруг дружно
Возненавидели меня.
Они и раньше не любили,
Всё принуждали уходить,
Так детство всё моё сгубили –
В туннелях приходилось жить…
Моя девчонка, что любила
И обещала вечно ждать
Уже ребёночка родила,
Другого стала ублажать…
Я долго в безрассудстве бился,
Назад, в Германию хотел,
Там бы я точно пригодился,
В военной службе преуспел…
Но, встретились однажды, мы в спортзале
С местной «королевой красоты»,
Сразу же эмоций не сдержали,
Стали «разговаривать» на «ты».
Долго «разговаривали» в поле,
В кинобудке, в лесополосе
И, когда зима пришла к нам вскоре –
Расписались в Загсе, как и все.
Но судьба к нам подошла сурово,
Повернулась тыльной стороной,
Нас прогнали из родного дома
И сказали – заимейте свой!
Всё вертится вокруг и судьбы тоже
Всё повторяется сначала до конца,
Как ни крути, твоя судьба похожа
На судьбы твоей мамы и отца.
Я жизнь познал, пожалуй, рано,
Четырёхлетним пацаном,
Войну увидел из подвала
И дом, окутанный огнём.
Увидел слёзы своей мамы,
Взгляд почтальонов у двери,
Что в сорок третьем, утром рано
Ей похоронку принесли.
Послевоенная разруха,
Болезни, голод, бандитизм,
Подножный корм и золотуха
И откровенный коммунизм.
Я ощутил на своей шкуре
Цену той жизни без отца
И, закалённый по натуре
Шёл до победного конца.
О моих родственных корнях
Мне моя мать не говорила
И в разговорах вспоминать
Категорично запретила.
Но я со временем взрослел
И был бы грех не догадаться,
Что главную струну задел,
Которой им нельзя касаться.
Комсомольск – на – Амуре
Мне стало совестно за предков,
Я бросил вызов сам себе,
Хоть сам ошибки делал метко,
Ход изменил в своей судьбе.
Пересекая Парк Культуры,
Зашли с женой мы на вокзал,
На Комсомольск, что на Амуре
На карте пальцем указал.
Была надежда на поддержку,
На государственный ресурс,
На молодой порыв свой дерзкий –
Мы на восток держали курс…
Двенадцать суток добирались
Мы паровозом на углях,
Как будто нас там дожидались
С благоволеньем в тех краях!
Но Комсомольск сурово встретил,
Так как и власть, что правит бал,
Там нас никто и не заметил,
Хоть я и голос подавал.
И жизнь жестоко показала,
Мы были власти не нужны –
Тайга и глушь нас ожидали,
Медведи, гнус и комары.
После мытарств и скитаний
Мы развернулись на вокзал
И там попался шанс случайный,
Я упускать его не стал…
Нас усадили на «кукушку»
И увезли в тайгу глухую,
Там поселили нас в избушку,
Бывшую тюрьму сырую.
Ночлегом нашим были нары,
Периной – лапник из елей,
Насквозь промёрзшие казармы
Нас сохраняли от зверей.
Через плечи с «боталами»
По дистанции пути
Мерил шпалы я шагами,
Что б за смену обойти!
Чебаков таскал из речки,
Из ружья косуль стрелял,
В колхозном поле недалече
Картошку ночью воровал.
Вместе с нами ЗЕКИ жили –
Одна пара молодых.
За убийство посадили,
Дали тридцать на двоих.
Другая пара, баба с дедом,
Отсидели долгий срок,
Так и жили до победы
Охранять «родной» порог.
Дядя Ваня, битый горем
Меня натаскивал, как жить,
А его старушка Поля
Мою жену учила шить.
Ребёнка мы рожали в муках,
Малышке гибель предрекли
И лишь народная наука
И вера – горе отвели.
Мы были счастливы и рады
Тому, что дочку родили
И в честь «колдуньи» Мари Влади
Малышку Ингой нарекли.
По нашей жизни пролегала
Темнее ночи полоса,
К добру она не располагала
И добивала до конца…
Зима, мороз, буржуйка в хате,
Оленьи шкуры на полу,
Перебивались до зарплаты
И жизнь стояла на кону…
Но, вот, однажды проскользнула
Краюха белой полосы,
Как будто глазом подмигнула
И обозначила часы.
Нам дали дом в радиоцентре,
Работу сразу для двоих,
Удобства все на сто процентов
И обязательств – никаких!
Настройка связи аппаратов –
Пик специальности моей,
Узнали всё в военкомате,
Сверяя круг моих друзей.
Грибы, рыбалка и охота,
Знакомства с обществом, почёт,
Чек премиальных за работу,
А в выходные – турпоход!
Мне дали кличку «Европеец»,
Комсоргом выбрали своим,
В аппаратуре был умелец –
Кино крутил по выходным.
Рискуя воинской подпиской,
По вечерам мы шли в спортзал,
Я для своих друзей и близких
Приёмы самбо показал.
В людей, тайгу, реку, охоту
Я был влюблённый, как поэт,
А интересная работа,
Лишь отвлекала на момент!
Там люди денег не считали,
Кормились с речки и тайги
И о машинах не мечтали,
Туда дороги не вели.
Грибы подводами возили
На запряжённом меринке,
Мне никогда не приходилось
Боровики возить в мешке!
Нанайцы рыбу продавали –
Кету, Горбушу – по рублю,
Аборигенам разрешали
Тропить, как вотчину свою.
Они охотники от Бога,
С ружьём ходили по тайге,
Меня учили брать немного
И не стрелять по Кабарге.
Казалось, что ещё для счастья,
Что ещё надо для души!?
Но, вот опять пришло ненастье,
На нас свалилось из глуши.
Серьёзно дочка захворала,
Врачи велели делать гроб,
Одна старушка подсказала,
Что знает старца, что б помог.
А старец тот, так получилось,
Попом в Московии служил,
Попал когда то под немилость –
Надолго в ссылку угодил.
Отбывши срок, так и остался
Жить возле «келии» своей,
Таёжной милостью питался,
Травой лечил хворых людей.
Не стал я гроб ребёнку делать,
В больнице выкрал у врачей,
Ещё живую привёз деду,
Тот спас от клятых палачей.
Очнулась дочь, радуясь свету,
За шесть сеансов «знахаря»
И тут же, по его совету,
Отбыли в Крымские края…
Мне было больно расставаться
С Востоком Дальним навсегда,
Но от семьи куда деваться,
Когда постигла нас беда.
Возвращение в Крым
То был побег из пасти ада
В другую пасть попали мы
И началась опять триада,
Похлеще прежней кутерьмы.
Вторая дочка появилась,
Назвали Сашей, в честь отца
И жизнь намного усложнилась –
С другого началась конца.
Но от судьбы куда деваться,
Когда пополнилась семья,
На трёх работах управляться
Упала доля на меня.
Построил дом, воткнул деревья,
Развёл хозяйство во дворе,
Слыл королём на всю деревню,
Отцом примерным детворе.
Детишки бегали, резвились
И были счастливы вполне,
Росли послушными, учились
На радость нам и всей стране.
Жена кино крутила в клубе,
Я в школе труд преподавал,
Мечтали – толи ещё будет,
Всех, удивляя наповал!
Я десять лет работал в школе
И руководство классом вёл,
Себе изъянов не позволил
И коллектив свой не подвёл.
Походы, сборы, состязанья –
Всегда висело всё на мне
И ни какого нареканья
Ни от начальства, ни извне.
В посёлке старший по охоте,
А было двадцать пять стволов,
По выходным, как на работе,
В любой момент – всегда готов!
В Ирпенский техникум заочно
Для пользы дела поступил,
Его окончил бы я точно,
Но помешал один мотив…
Говорят – болезни по наследству,
Клептомания – это к воровству,
А вот предательство, наверно это с детства
И, похоже, тоже по родству.
Пятнадцать лет мы любовались
Друг другом, жизнью и детьми
И, вдруг, всё разом поменялось –
Жену Амуры увели!
Не веря дружеской наветке
Решил проверить сам, на мёд,
Не зря же я служил в разведке –
Авось в гражданке повезёт!
Застал их в грязном туалете
В позорной позе, нагишом…
Расстались только на рассвете,
У них был вид до слёз смешон!
Развод был очень даже быстрым,
Всё обошлось за пять минут,
Все судьи были, как артисты –
Не стали время зря тянуть!
Меня лишили права вето,
Суд алименты приписал,
Сказали, что б ушёл до лета
И никому жить не мешал.
Одесса – мама!
Не стал я лета дожидаться,
Не стал испытывать судьбу,
Решил со всеми распрощаться
И продолжать за жизнь борьбу…
В Одессе я прожил два года
У разведёнки в примаках,
Металл там резал на заводе,
С судьбой смерился кое - как.
Одесса – город очень модный,
Порядки – невример другим
И разговор прямой, народный,
Не в масть приезжим и блатным.
Я жил на Чижикова 40,
На юг – вода, назад – привоз,
Моя судьба решилась вскоре –
Вокзал, билет и паровоз!
За мной скучали мои дети
И написали манифест –
Мол, ты один у нас на свете
И разреши к вам наш приезд.
Категорично разведёнка
Сказала – я или они?!
И я с правишками ягнёнка –
Прощай Одесса – се ля ви!
Рязань
Отца убили на войне,
Мать – детоненавистник,
Пошёл скитаться по стране,
Природы сын – зависник!
Нашёл двух дядек по отцу,
Которые в Рязани,
Прильнул к родимому крыльцу,
Что щедро мне подали.
Дядя Вася был танкистом,
Участник боевых атак
И на Зееловских Высотах
Стоит его подбитый танк.
Дядя Филя, старший брат,
Был артиллеристом и,
Как в народе говорят –
Был грозой фашистам.
Мой отец был средним братом,
Убит под Курскою Дугой,
Был лётчиком, военным асом,
Он для меня всегда живой.
За прописку дошло до Обкома,
Им плевать, что я жертва войны,
У них бельма заплыли от жира свиного
И ведут свою жизнь без нужды.
Грязней Рязани в жизни не видал
Ни с севера, ни с запада, ни с юга,
Как там поэт Есенин проживал
Со своей Тальяночкой – подругой!?
После долгих поисков работы
Взяли слесарем по очистке труб,
Я готов был выполнить с охотой
Даже тот низкооплачиваемый труд.
Есенин, помнится, не выдержал Рязани
И уехал из этого гайна,
Его даже берёзы не сдержали,
Которых он так нежно обнимал.
Но для меня и это бы сошло,
Однако мои дядьки много пили,
Они и без согласья моего,
Наверняка меня, когда нибудь споили.
Я щедро их благоволил
И в пояс поклонился,
Перед иконой помолил
И тихо удалился.
…и снова Крым
Негоже мне глазами хлопать
И строить из себя кипаж,
Тут же устроился работать
Автоэлектриком в гараж.
С жильём – свободно прописали
У родной матери, где жил
И ту времянку мне отдали,
Что строил, то и заслужил.
Зато детей своих я видел,
Им под гитару песни пел,
Но дом, что строил, ненавидел
И возвращаться не хотел.
Мне дети были, как лекарство,
Как глоток воздуха порой,
В них я нечаял своё царство,
За них стоял всегда горой.
Я не желал, что б мои дети
Век прозябали в нищете,
А на мою зарплату эту –
Им не продвинуться нигде.
И тут я понял – на земле,
Похоже, нет здесь места мне
И вспомнил своего другана
Что в рыбном флоте матроганом…
Прошёл комиссию моментом,
Ведь, молодой и полон сил!
Собрал по форме документы
И в отдел кадров предъявил.
Там бюрократы мне сказали,
Что беспартийных не берём,
За алименты намекали
И, тобишь, семьи бережём!
Отца представил перед смертью,
Его горящий самолёт…
В лицо им бросил документы,
Так и накрылся рыбный флот.
И перегнувшись ещё ниже,
Вопрос – как дальше буду жить?
Ведь жизнь становится всё жиже –
Чем буду я детей кормить?
Конечно, можно ставить точку
На этом жизненном пути,
Но что об этом скажут дочки
И смогут ли свой путь найти?
Ведь я о них не забываю,
Где б ни работал, как не жил,
Им алименты присылаю,
Стараюсь из последних сил.
Решил податься на край света
Наперекор невзгодам всем,
Купил на самолёт билеты
И прочь умчался…. Насовсем.
Ямал.
И я уже на южном берегу
Холодного Карского моря,
Не буду желать и врагу
Такого страданья и горя.
Морозы здесь за пятьдесят,
А летом комар, гнус и мошка,
Зато хорошо осязать
Вкус ягод – княженики с морошкой.
Попал под полярную ночь,
Где светит луна и сияние
И всё же сомнения прочь –
Я дал сам себе обещание.
Здесь бурят насквозь мерзлоту,
Разведку проводят бурением
И разницу видят лишь ту,
Что жизнь здесь решает мгновение.
*
Учитесь люди на моих ошибках
Как надо жить, мечтать и воплощать,
Как можно слёзы лить через улыбку,
И самому же эту жизнь ломать.
*
На десять лет был договор подписан,
Стаж в договоре год за полтора,
За алименты занесли в тот список
И фронт работ – вперёд и на ура!
Мне повезло, попал в «зондеркоманду»
И немец был начальник буровой,
На базе пили от спирта до баланды,
Потом между собой устраивали бой.
Но в тундре, на работе было строго,
Как по команде были все в строю,
Начальника все чтили мы, как Бога,
Команды выполняли, как в бою.
Тогда ещё давали всем медали,
А заработок шёл от метража
И на доску почёта попадали
И норовили в прессе отражать.
Год первый показался ссылкой малой,
Гулагом оказался год второй,
Год третий – Беломорканалом,
Потом смерился со своей судьбой.
Работа, как у негров на галерах,
Любой просчёт – заявка на тот свет,
Бригада сильных, молодых и смелых
И мне тогда за сорок с лишним лет.
Стальные трубы, вышка буровая,
По должности я первый верховой,
И элеватором со «свечами» играя,
Показывая фокус силовой!
Здесь не бывает скидок на морозы
И не актируют дни от комаров,
Здесь действуют свои, советские угрозы –
Билет обратный и бывай здоров!
И лезешь на вышку снова
И снова работа кипит,
Ввиваешь в себя аденому
И пожизненный простатит.
Итак, подряд три года –
База, станок, вертолёт,
Неважно, какая погода,
Важно, как повезёт!
А по холодным полярным ночам
Мне снятся родные девчонки,
В глазах их тоска и печаль,
Протянутые ко мне ручонки.
Я слышу их голоса,
Истомно зовут и плачут,
Увидев родного отца
Слезинки от радости пряча.
Дети мои родные
Я уже к вам лечу,
Три года прошли шальные,
Вас я обнять хочу!!!
Прилетаю в родные края,
Где провёл свою молодость, детство,
Где сестрёнка, маманя моя,
На малышек своих наглядеться.
Встречать меня никто и не пытался –
Ни дети, ни сестра и ни мать,
Лишь Шарик, старый пёс с цепи сорвался
И тот хотел мои штаны порвать.
Мать доложила с порога –
Напрасно приехал, сынок…
Подумав, всплакнула немного,
Сказала – ты вновь одинок.
У деток твоих другой папа
И братик у них от него,
А ты теперь беглый растяпа,
Бежал бы ты прочь от всего.
Погостил у хороших людей,
Неприятности выслушал с болью,
Повидался с любовью своей,
Доармейскою первой любовью.
За грехи извинился свои
И простил все её прегрешения,
На совместную жизнь для двоих
На дальнейшее дал соглашение.
На прощанье собрал всех друзей
И устроил им шок – опьянение
И за срыв всех работ в этот день
Зачитал мне директор внушение.
И я уже снова в строю,
Снова в тундре на вышке помбурю,
На вершине бурильной стою
И с железом своим балагурю.
После вахты на речку хожу
Половить муксуна перемётом,
Или в зарослях тундры сижу,
Лебединым любуясь полётом.
Время медленно в тундре идёт,
Незаметно лишь жизнь протекает,
Кто пожил одиноким, поймёт,
Непонятливый вряд ли узнает!
Во всю зима, мороз за 50,
Сияние, как раструбы органа,
Закончив вахту, будем улетать
На вертолётах завтра утром рано.
Наконец - то домучили трудную вахту –
Заглушили турбины, отключили насос,
Трактора отогнали по зимнему тракту,
Зашкимарили «свечи», чтобы ветер не снёс.
В иллюминаторе мелькнули огоньки,
Посёлок спал в тени полярой ночи,
Мы приснежились, метелям вопреки
И, кажется, по времени досрочно!
Декабристка.
Укутавшись в казённый полушубок,
Направив взор на снежную тропу,
Морозом задурманенный рассудок,
Я курс на общежитие держу.
Навстречу мне катились два комочка,
Отчаянно махая мне рукой,
Это была моя любимая с сыночком,
Богом мне назначена женой.
Переглянулись, обнялись втроём
И так, обнявшись, вместе долго жили,
Жильё нам дали правильный объём
И в школу пацана определили.
К суровым будням трудно привыкать
И к нам привыкла трудная привычка,
Ей глаз пришлось в больнице не смыкать,
Куда она устроилась сестричкой.
Мальчишка рос, ему тринадцать лет,
Учился в местной средней сельской школе,
Мечтал о севере и вот пришёл ответ -
Он появился чрезвычайно скоро.
Мой Бог увидел мои риски,
Решил Нудьгу притормозить –
Прислал на север «Декабристку»
И наказал с ней долго жить!
Так мы и жили на Ямале,
На самом кончике Земли –
И неприятности бывали,
Бывали радостные дни…
Однажды, прилетаю с вахты –
Моя любимая ревёт
И, переполненная страхом,
Письмо от дочки подаёт.
А в том письме кресты с гробами
И неприличные слова,
И много смертных пожеланий,
И оттиск детских рук сполна.
Чтоб ты издох, ты нам не папа,
Нам больше писем не пиши
И, чтоб сгорела ваша хата,
К нам возвращаться не спеши.
И тут я вспомнил, как моя мамаша,
Проглотив обильную слезу,
Рыдая, мне сказала на прощание
Наскоком надвигавшую грозу –
Не успел уехать ты на север,
Твои детки, конфету теребя,
Чужому дяди сели на колени
И тут же позабыли про тебя.
Но что же делать, это же ведь жизнь,
Она всегда течёт своим потоком,
Наметил курс – так за него держись
И не упускай его ни каким боком!
Был сильный ураган – все «свечи» размело
И мне их надо было «зашкимарить»,
Я с «люльки» соскользнул и мне не повезло –
Пришлось моё бурение оставить!
В больнице я валялся лишь полгода,
Потом на буровую полетел,
От имени Советского народа
На лёгкий труд послали, как хотел!
Летал по буровым всего Ямала,
В бригадах обустраивал жильё,
Бытовки, бани, кухни и причалы,
На базу отправлял утильсырьё.
Организовал забурочную вахту,
После монтажников бурил на «сеноман»,
Попутно выполняли допконтракты,
Короче, от безделья не страдал.
Ловил песца, охотился на волка,
Снимал на видео осенний перелёт,
А рыбу сетками ловили столько,
Чтобы хватило на весь холодный год.
Посёлок наш – семь тысяч человек,
Речпорт и вертолётные площадки,
Первопроходцы строили навек,
Поэтому всегда здесь всё в порядке.
В просторном клубе дверь всегда открыта –
Кино, концерты, танцы вечерами,
Библиотека, станция «Орбита»,
И в каждом доме музыка играет!
Здесь люди с незавидною судьбой,
Кто сам пришёл, кого нужда пригнала,
Сплотившихся однажды всей семьёй –
На всю оставшуюся жизнь спаяла.
В посёлке есть столовая, детсад,
Две школы и огромная теплица,
Для аборигенов – ненцев – интернат,
Большая баня и просторная больница.
Для детей построен «теремок»,
Ну, вроде крымского «Артека»,
Большое стадо северных коров,
И молоко, доступно человеку.
В наш порт весной заходят корабли,
Большие корабли из океана,
Продукты нам везут с большой земли
И инструмент бурильный для Ямала.
Но ностальгия достаёт
От блага этого всего,
Когда Антонов запоёт
« Под крышей дома своего».
Распад Советского Союза
Прошли все десять лет, мой договор кончался,
Мы подарили Северу все лучшие года
И с этим диким краем решили распрощаться,
В надежде не вернуться никогда.
Поехали к знакомым в Запорожье,
Да там и прикупили себе дом,
Мы уезжали, вроде, от безбожья,
Оказалось прибыли в дурдом!
Совпало так, пришёл конец Союзу
И мы попали прямо в эту муть,
В который раз в одну и ту же лузу
Народ России можно затолкнуть.
Не зря народ роптал по кухням,
Что Миша «Меченый» придёт,
При нём все люди будет пухнуть
И, что раздел произойдёт.
Куда ни ткнись – везде разруха,
И денег нет и нет труда,
Везде стоит с косой старуха,
А вместе с ней пришла беда.
Приехал старший сын супруги –
Нас стало четверо уже
И наши тщетные потуги
Никто не внял без протеже.
Я тщетно рыскал по шарагам,
По биржам клянчил каждый день,
Но на Российского бродягу
Никто серьёзно не глядел.
Под вечер был расстроен очень,
Зашёл в заброшенный промхоз,
Там шаркал дряхленький станочек,
На пилораму был похож.
Меня оформили, снабдили,
Наутро шеф аккредитовал –
Мне лес с Чернобыля возили,
А я на доски распускал.
Промхоз давно стоял банкротом
И ничего не выпускал,
Как все я получал банкноты
И с ними вместе шиковал…
Кому ни лень тащили трубы,
Станки, запчасти и ключи,
Друг другу не глядели в зубы,
Возможность есть – вот и тащи!
У стен дырявого забора
Шли настоящие торги
И тут же пьянка, драки, ссора
И вопли матерной ругни.
На фоне пьяного раздрая
Всё чаще слышались слова –
Давно бы жили мы у рая,
Что б ни «москальская шпана»…
Частенько мне пришлось сразиться
За эту русскую шпану
И на примере убедиться,
В какую я попал страну!
Прожил я там почти три года
И понял – это не моё,
Как не мой климат и погода
И это пьяное хамье.
Собрал деньжат я на дорогу,
Немного занял у друзей,
Стал собираться понемногу
От этих «родственных людей».
Оставил дом – тринадцать соток
Нам не вернули деньги с банка,
Забрал семью, немного шмоток –
Прощай хохляндия – засранка.
Я буду лучше землю жрать,
Бурить её, любить, лелеять,
Зато я буду точно знать –
Никто на ней хамить не смеет.
Мой Крым, там, где остались дети,
Пропили Ельцин с Кравчуком,
Кого клянуть на белом свете,
По ком пройтись мне матерком?
Что ждёт теперь моих детишек,
Которых в школе я учил?
Не оставлять же на мартышек,
На первобытных гомодрил.
Но я позорно всех покинул,
Забрал лишь новую семью,
На Крайний Север снова двинул
Навстречу ночи и огню…
И снова Север
Но там, с простёртыми руками
Никто не жаждал нас, увы,
Лишь потому, что там нас знали
Дань уваженья обрели.
С большим трудом нам поменяли
Трезуб на гордого орла
И в сельсовете прописали
И то за взятку у хохла.
Хохлы и здесь всё преуспели,
Прибрав все должности к рукам
И только русские корпели,
Всем уступая здесь и там.
Они так быстро сообразили,
Как поступать в чужой стране –
Теплицы с фермами пропили,
Прибрали технику себе.
В селе сменили всё начальство,
Приватизировали клуб,
Не стало вдруг электростанций,
Котлы с котельных уберут.
Станки бурильные продали,
Свои законы в свод ввели,
Коэффициент с нулём сравняли,
Буровиков нанет свели.
Не ходят больше пароходы
И вертолёты не трещат,
А вместо них, коптя природу
Камки армянские стоят.
Пропали все мои старанья,
Что были год за полтора,
Коэффициентов созиданья,
Четыре сломанных ребра.
Ну что ж, теперь наша забота
На кухне Ельцина ругать,
Всё начинать будем сначала,
По- новой Север открывать!
И кем я только не работал,
И где я только не торчал,
То исходил в котельных потом,
А то на крышах замерзал.
Моя вторая половина
Корпела так же медсестрой
И тихо Господа молила,
Несла свой крест вместе со мной.
Наш младший сын пошёл работать
Барменом в местное кафе,
А старший, выглядел пилотом,
Ходил не редко под шафэ.
Ему свелось в Афганистане
Повоевать все пару лет,
Теперь отходит от печали,
Смывает водкой травмы след.
Невестка наша старше сына,
Зато по жизни молодцом,
Детей своих сама учила,
Дала им жизненный диплом.
Но вскоре им всё надоело,
Немного денег накопив,
Как только солнышко пригрело
Ушли, удила закусив!
Осточертело им тройное солнце
И ночное лунное гало,
Век прозябать у тусклого оконца,
Проклиная скучное село.
А мы остались, помогая детям,
Добивая пенсионный стаж,
Выжидая обещанную смету
На жилую субсидированную блаж.
Опять лишения, комары, морозы,
На улице замёрзший туалет,
Вода из речки, голодные угрозы
И в кассах ни копейки денег нет.
Но мы крепчаем – русская культура,
Я столяром работаю, бугром,
Мы получаем пенсию натурой –
Картошкой и каким нибудь дерьмом.
Мы тридцать лет на севере торчали,
Работали до семидесятитрёх,
Но сертификат нам дали, как и обещали,
Не обошлось, конечно, без подвох.
В последний раз на посошок присели,
С любимой вспомнили «весёлые» года…
Прощай наш Газ-Сале, прощай любимый Север,
С любовью покидаем тебя мы навсегда!
Тюмень
Спасибо тебе Север за науку,
За жизнь спасибо, за прекраснейших людей,
Ты извини нас Север за разлуку –
У нас ещё полно задуманных идей.
Под стук колёс мы вспомнили о прошлом,
О наших детях, которые молчат,
О Крымском полуострове дотошном,
Что под Украиною зачах.
И нас совсем туда не тянет,
Возврата нет в загубленную падь,
Нас «неумытая» Россия манит
И мы её не сможем разменять.
В Тюмени встретили знакомые нам люди
Из бывших сослуживцев-северян,
Без нежностей, притворства и прелюдий
Нас приняли, как братьев, как славян.
Купили здесь квартиру, мебель, гарнитуры,
Отечественной марки «Жигули»,
По заграницам не устраивали туры,
На месте отдыхали, как могли.
Набравшись сил, встряхнулись, огляделись,
Решили всё же Крымских навестить
И на Жигули свои уселись,
Что б блажь согнать и близких удивить.
Мимо нас проскакивали горы,
Проносились веси, города,
Наши души радовали взору
Русская до боли красота!
Ни, тебе, медведей с балалайкой,
Ни грязи, ни помоек в городах,
Ни пьяных мужиков в фуфайках
И нет транссексуалов в бардаках!
Трое суток мчимся по России,
На душе привольно, как в саду,
Будто мы на время отпросились,
У чертей, варивших нас в аду.
Дорога через ад
Но по сравненью с этим адом,
Что мы встречали впереди
И никаких чертей не надо –
Только границу перейти.
А, перешедшие границу,
Теряют в жизни очень много –
Теряют деньги, вещи, пищу,
Теряют совесть, честь и Бога.
Проверки на дорогах, как на фронте,
Оружие, машины в три ряда,
Кругом аншлаги с убеждённым – «стойте!»,
Как будто предвоенная страда.
Весь путь был пакостным и долгим,
«DAI» кусала, как складская вошь,
Чужое горе невдомёк безмозгим,
У них своё – им вынь вот и полож.
Грабили без совести и часто,
Лишь только усмотрели номера,
Доводы упрямы и ужасны –
Мол, дома голодает детвора!
У всех шевроны, нарукавные повязки,
В зубах сигары, руки в галифе,
Через губу не плюнет, речь без связки,
В глубоком наркотическом шафэ!
Ограбленные, злые и пустые
Добрались до заветного крыльца,
Но это лишь цветочки голубые –
Испейте с нами чашу до конца.
Под «чутким» Украинским руководством
Крымчане уходили на покой
И наши предки, в положении скотском
Не избежали участи такой.
Ушли родители, сестрёнка с мужем,
Их дети, внуки разбежались кто куда,
Ведь Киевским князькам народ не нужен,
Им были нужны пустые города.
Мой дом, в котором жил и вырос
Татарам отдан был властями
И не побрезговали выброс
Ещё не тлевшими костями.
Среди убогих Крымских деревень
Нашли сестру моей жены родную
И, если б не приехали в тот день,
Мы б не увидели её живую.
Отца похоронила, сына, мужа,
Не ведала, когда скончалась мать…
Хозяйство ей давно уже не нужно –
Свою кончину стала поджидать.
Детей моих в Крыму не оказалось,
Их из дому прогнала мать,
Которая с другим свою судьбу связала,
А на своих детей ей наплевать
Моя родная школа, где учились,
Где сам учил детей труду,
В торговую площадку превратилась
К всеобщему народному стыду.
Мой класс 10-б – наполовину вымер,
Спасались лишь богатые родством,
На власть продажную им не хватило силы
И не было кому броню пробить умом.
Прощались, молча, на могильных плитах,
Разлили водку знакомым и друзьям,
Слов не было, слезами всё залито,
Горе разделили пополам.
И лишний раз, увы, я убедился,
Наблюдая этот брудершафт,
Что с Украины вовремя скатился
И сделал очень даже верный шаг.
Моя родная неумытая Россия!
И снова по моей России
Отсчитываю километраж,
Мелькают дали голубые
И на душе – такая блажь!
Тюмень нам стал роднее Крыма,
А люди ближе всех крымчан,
Хотя далёк я от разрыва
Моих детей – родных девчат!
Где вы теперь, мои кровинки,
За что так кинули меня,
Украдкой горькие слезинки
Порою смахиваю я.
Мои родные, я в печали,
Обидно стало мне за вас,
Вы тридцать лет мне не писали,
Сломав мой жизненный запас?
Вы не хотели верить в мою силу,
Что крышку гроба не смогу открыть
И навсегда останусь я в могиле
И, что нас смерть сумеет разлучить?
Зачем, когда вас выгнали из дому,
Вы не приехали ко мне,
К отцу родному и простому,
Который видит вас во сне?
Не мог представить вас вне дома,
Из гроба вылез бы, нашёл,
За вас нашёл бы я любого
И в чувство трезвости привёл.
Я так мечтал о вашем счастье,
О счастье маленьких внучат,
В уютном домике прекрасном,
Что б во дворе цветущий сад…
Мне шлют приветы мои дети,
Которых в школе воспитал,
Так неужели эти дети
И есть мой главный капитал?
Ну что же делать, жизнь проходит,
Цепляя хворь то здесь, то там,
Порой до крайности доводит,
Да так, что гнёт напополам.
Я не выпрашиваю милость
И не кляну свою судьбу –
Всё верно в жизни получилось,
Так предсказали на роду.
Нам грех на жизнь валить проблемы –
Живём в достатке, в доме мир,
Жена не жаждет перемены,
По жизни я её кумир.
Она со мной в огонь и в воду,
Следит – накормлен ли, одет
И одевает по погоде,
Блюдёт на людях этикет.
Я ей взаимно отвечаю,
Привычек вредных во мне нет –
Спиртное не употребляю,
Не практикую сигарет.
Бывают, правда и изъяны,
А как без них нам обойтись,
Ведь люди – те же обезьяны –
Берут на горло, что случись!
Вот, например, не сел обедать –
Тут получи большой скандал,
Мол, не хотел мой труд отведать,
Оценку творчеству не дал!
А в основном всё – слава Богу,
Друг в друга верим, как в себя,
Идём по жизни нога в ногу,
Глаза в глаза глядим любя!
Но сердце тревожно стучит
За наших Крымчан – Украинцев,
По сводкам вся пресса кричит
О Натовских лодках – эсминцах.
Что Крым собираются сдать
И Керченский порт для начала,
Потом в Севастополе снять
Российские лодки с причала.
И Натовский генералитет
Ручонки свои потирая,
Уже запустил паритет
С участием Кандолиз Рая.
Им надо Россию подмять
И взять под своё подчинение,
И белыми ручками взять
Богатство её и владения.
И что бы продолжить охоту –
Майдан запустили с расстрелом,
Сюда подвязали Европу
На цепь со своим Бундесвером.
Для верности Боинг подбили,
Попутно свернув на Россию,
Людей десять тысяч сгубили,
Своих же людей с Украины.
Согнали с поста президента,
Едва не лишив его жизни,
Снесли всех вождей с постамента,
С навозом смешали Отчизну.
Добрались до Русского Крыма,
Который мечтали продать,
Но им помахали дубиной
И вынули Кузькину Мать!
В Крыму не живут украинцы
И не было их никогда,
Туда подпрягались мздоимцы
В надежде занять города.
Но здесь не прошёл этот номер,
Крымчане черту подвели –
Позором закончился полным
Захватчикам с русской земли.
Ратуйте! – взвопила Европа,
Где Крым наш! – вторил Пентагон,
Но с Крыма мелькнула лишь жопа,
Последний ушёл эшелон!
Людей миллионы вздохнули,
Свободным озоном дыша,
Как птицы на небо вспорхнули,
От ков отряхнулась душа!
Крым наш!
И нам белокрылые чайки
Стремглав эту весть принесли
И мы, позабыв все печали,
Покой за родных обрели.
В обход Украины, машиной,
Мы снова приехали в Крым,
Но это был Крым не фальшивый,
До боли был нашим, родным!
Детей я своих не увидел,
Их не было просто в Крыму,
Мамашу свою ненавидя,
Сбежали, смотря по всему.
Друзья сказали под секретом,
Что моя бывшая жена
Захомутала парня, где то,
А своих деток прогнала.
И мы, не солоно хлебавши,
Вопрос детей повис пустым,
Зато довольно улыбавши
За свой родной любимый Крым!
Понять своих детей не сложн
Им было стыдно за письмо,
Но как такое сделать можно –
Вдолбить им в голову дерьмо?
Мои вы дети, вы скитальцы,
Как я скитаюсь по стране
И мой отец погиб скитальцем
В жестокой битве на войне.
Ведь дом отца, войной сожжённый
Стоит в Рудавце до сих пор,
И, как боец непобеждённый
Народной памяти в укор.
Так, не увидев своих деток,
Мы вновь уехали ни с чем,
Опять остался без ответа
Вопрос пожизненный – зачем?
Зачем детей плодить наскоком,
Потом по свету расселять,
За них страдать в краю далёком,
Всю жизнь за них переживать?
Потом, как волк всю жизнь скитаться,
Оскалив пасть, убравши хвост,
Везде по жизни нарываться
То на флажки, то на форпост.
Но я хотел детей искать,
Как своего отца могилу,
Мне предрекли не начинать,
Не тратить даром свою силу.
Отца я тоже не нашёл
Из-за российских бюрократов,
Только бумагу перевёл,
Не получив ответ обратный.
Да нет, Россию я люблю,
Как мать любимого ребёнка
И Родину благоволю,
Но Родину, а не подонков.
Позднее счастье
Как то в январский долгий зимний вечер
Залез «в контакты», не жалея сна
И вдруг с экрана мне навстречу
Два серых глаза впились на меня.
Я принял вид, довольно хмурый –
Что б это значило под ночь?
А ниже надпись – это Шура,
Твоя исчезнувшая дочь!
Что было дальше – я не помню,
На помощь я позвал жену,
Глаза задёргались невольно,
Ей показалось – я реву…
Молчанье продолжалось вечно,
Никак не клеились слова
И успокоившись сердечно
Дочь первый слог произнесла.
Слова отскакивали с треском
Об мой нерасторопный мозг,
Будто болезнью неизвестной
На это время занемог.
И объяснившись в разговоре,
Нашла отца то не она,
А своего дедулю Борю
Нашёл её сынок Илья.
Излив на мать остатки зла
У нас прощенье попросила
И в свои прошлые дела
Нас с головою посвятила…
А через месяц – полтора
Приходит мне (в контакте) снова
От старшей дочери молва
Из Крыма нашего, родного!
Прости, мол, нас, отец родной
За малолетства дерзость,
За игры над твоей судьбой,
За гроб, за крест, за мерзость!
Прости за нашу маму-дрянь,
За бабушку, за деда
И за поездку в Обоянь,
Куда свезли все беды…
Прости за годы без тебя,
Скитанья по чужбине
До обнищания дойдя
Пока под гнётом жили.
Сейчас Крым Наш и мы живём
У бабушкиной кельи
И с нетерпением вас ждём
Отметить новоселье!
Пролог.
Чёрная тень на кладбище упала
Над свежей могилой фосфор мигал,
На сломанной ветке сова заухала,
Как будто бы жалобно кто - то стонал.
Над чёрным надгробьем свисала
Убитая горем слеза
И золотом блески в гранит упивались,
И буквы светились, как волчьи глаза.
Две женщины в чёрном недвижно стояли
У ровной оградки с торца,
Сквозь горькие слёзы надрывно читали
Последнюю просьбу отца –
- Дети мои, не печальтесь напрасно,
Что было – уже не вернуть,
Жизнь впереди коротка и прекрасна –
Найдите свой правильный путь!
Крым, Комсомольск-на-Амуре, Одесса, Рязань, Газ-Сале, Тюмень.