* * *
Сюжеты расшиваются вручную,
но споро – даже как-то скороспело.
А я всё пьеску пестую ночную:
за жимолостью плакала и пела...
Не жадная – и даже пришивая
суровой ниткой память к редкой ткани –
скорей живая, нежели ножевая –
так занята своими пустяками.
Так глухо заморочена ночными
своими шашнями – почти глухонемая –
что я всё бьюсь, всё бьюсь – но и поныне
от снов до швов её – не понимаю.
Не понимаю... эта незадача –
за жимолостью, полосой стальною
распоротой – вот, собственно, вся сдача
со всех удач, востребованных мною.
* * *
(Художник)
За окном на крышах снег раскисший.
Галки над извёсткой колоколен.
Вот тебе и сам ты – суд свой высший.
Ну-ка, руку на сердце – доволен?..
Присмотрись – не твой ли холст за рамой?
Не твоё ли это сочиненье?
Не твоя ли постановка драмы?
Не в твоём ли полном подчинении
Этот захолустный зимний мирик,
Этот серенький денёк январский?..
Что же ты пришиблен, тихий лирик?
Что же так растерян не по-царски?
Путь старушке с тяжкою поклажей
По буграм да ямам взглядом меришь…
Вон каких нащёлкал персонажей –
Так что сам себе уже не веришь.
Сам с собой, пожизненный острожник,
Споришь да бранишься, на трофейный –
Чей-то – кем-то вздуманный треножник
Ладя прокопчённый свой кофейник…
* * *
(Странная любовь)
Жил старик со своею старухой
У самого синего моря…
(Пуш.)
И, взором медленным пронзая ночи тень…
(Лерм.)
Чтобы было так: смерть с кузовком идёт по года…
(Хлеб.)
А в дубраве, меж усов,
Ищут девушки грибов…
(Ерш.)
Дома – дремучими китами –
С глазками грустных деревень,
С полями, кручами, лесами,
С церквушкой в шапке набекрень,
С сиренью, лавочкой, погостом,
С зубцами, спицами, рекой,
Журчащей под горбатым мостом,
С булыжной дробной мостовой,
С брусчаткой лобного отвеса,
Откуда далеко видать –
не представляя интереса,
не привлекая благодать –
До кромки ветреных просторов
С букашками чужих флотов,
До пятнышек в зрачке, в которых
Вдруг признаёшь других китов,
До искор льда хрустальной тверди,
ну, в общем, в целом и вполне –
до энтой самой синей Смерти,
шевелящейся в глубине.