I.
Скинешь тяжёлый лапоть –
в небо – а он уплыл –
щей не хлебать...
Да ладно...
Хлебушек-девясил
месишь рукой послушной –
веришь: зима пройдёт.
Дует в окно пастушки
седобородый мот.
Время ему - осколки,
люди ему - шуга.
В солнечный срок подсохнут
вымокшие луга.
Будет
и мёд и жито,
пчёлы и птичий грай.
Пусть голова обрита
трогает небо
край
берега мутной речи,
мёртвую птицу и
ставит на небе свечи.
Отче, благослови.
II.
Дерзкий норов послушнее рта.
По дошедшим до неба не плачут.
Крест охранный – да шёлков гайтан,
что удавка на шее цыплячьей.
Налетит в родовое гнездо
беспородная рыжая стая,
обложившая богово мздой,
на полушку о Боге не зная.
Из саней словно выверт зрачка
позволяет увидеть иначе,
как летит голова с кондачка...
Ветер вьёт разговоры собачьи
с лаем людьим в юродивый звук,
у боярыни мёрзлые щеки.
Воздух колок,
игольчат,
упруг.
Под полозьями снег кособокий,
грязно-мёртвый, что маска лица.
Ощетинится рухлядью шуба,
порхнут птицы в глазах чернеца,
чертыхнётся старуха беззубо,
двоеперстьем сурово крестясь,
не отрекшись...
До лика льняного
вдруг дотянется солнечный князь,
не бывать на Руси по-иному.