в какой-то момент отпала всякая нужда говорить. она вдруг поняла, что любой разговор станет ничем иным как диалог с самой собой, точно кто-то сорвал с зеркала вуаль, прежде заботливо скрывающую за собой линии ее отражения, чтобы не напугать. но час настал, и вуаль была неумолимо сброшена. отражение было настолько глубоким, что, казалось, там, внутри, не было дна. та глубина, которую она считала временами чьей-нибудь ещё, а теперь - его, на самом деле являлась ее глубиной. первое, что захотелось ей сделать - выплыть наружу, ей хотелось, чтобы спасительная волна выплюнула ее на берег. она чувствовала потоки воды, но все ещё не могла открыть глаз в страхе, что там, совсем близко, обитали акулы. и страшнее всего было то, что эти акулы были ее домашними питомцами. в глубине ее подсознания таились клыки. все притязания, адресованные миру, все претензии к его нелогичности, его вопиющей противоречивости вдруг обратились к ней самой. чудовище! - отрешенно сказала бы она прежде, но в тот миг ей открылось, что чудовище жило в ней самой. сообщи ей кто-то прежде, она бы рассмеялась, не поверила. ведь она всегда была единственно правой. но по какой-то незримой воле она усомнилась именно теперь. казалось, прежде никто и не пытался спорить. но теперь обычное молчание, безмолвное отражение сказало сразу так много. и не осталось никаких подлинных отношений, кроме отношений с самим собой. все вокруг просто исполняли свои роли, и стало совершенно неважным, сыграна ли до конца эта крайняя роль, значение теперь имеет лишь вопрос: останется ли она на суше под лучами безмятежного солнца или нырнёт в самую пучину.
в чем же, собственно, заключалась чудовищность? пожалуй, ее можно определить как бесконечный поиск. это прочно засевшее убеждение, что всегда должно быть «что-то ещё». больше. ярче. выше. острее. на пределе. это неуемная жажда. ведь не может быть все так просто. не просто же так жить до конца. нет, мир определенно скрывает что-то феерическое, что необходимо требовать. но требуют немногие. многим достаточно одного неба, одной звезды, одного измерения. другие же все время летят, ищут созвездия, открывают галактики. эта жажда может приносить страдания тому, кто ее ощущает, но несомненно именно она - двигатель всего в мире. да, большинство имеет то, что имеет - от необходимого до прекрасного, только благодаря ненасытности меньшинства.
это касается чего угодно. но что получают творцы от массы? неблагодарность. зависть. их кишка настолько тонка, чтобы требовать, что они не находят ничего лучше, кроме как заявить, что жажда - это очень плохо, что нужно быть как все и не выделяться ... так было и есть во всем. так рождаются мнимые моралисты и так же рождаются коммунисты. в жизни все подчинено одним механизмам, и поняв, их можно применять ко всему.
и все же, если все преходящее, если даже за седьмым небом последует восьмое, а за ним девятое - и так далее, чего же мы ищем тогда? где тот самый предел? та самая вспышка. каждый раз такие вспышки, длящиеся какие-то несколько секунд-минуту кажутся нам суррогатами, не тем. и мы спрашиваем себя: а что дальше? неужели смерть, царство небесное? доводя себя до предела, заставляя переживать «маленькие смерти», мы попутно успеваем творить. вот оно - главное противоречие, главный принцип. то, что всегда идёт рука об руку: эрос и танатос, жизнь и смерть, созидание и разрушение, духовное и животное, святой и грешник. стоит ли после этого удивляться своему отражению?