Он смотрит прямо на меня и говорит с этакой улыбочкой, что полна жалости : "Скажи, о чем думает человек, который больше не способен воевать?"
И я действительно больше не в праве молчать. Грудь сдавливает, воздух обжигает моё нутро.
Знававший и пустыни, и адскую Стикс, и небесные города, о чем думает тот, которого не сломить уж ничем? Который стоит и ладони разводит в разные стороны, стремясь втиснуться в стену и остаться в ней на век. Не в силах воевать, да? Не в силах стоять ровно иль выгибаться дугой под чьим-то сапогом .
Так послушай же меня.
Был человек, полный яростного одиночества, и сносил он своей силою любые щиты, из меня вырывал клочками душу, боролся с моим зверем, яростно прожигал взглядом, но одаривал так слепой любовью. То был человек, который мог стать моим. И обернулись бы мы лавиной, но нет.
Я слишком привыкла к одиночеству в своей броне. И я ответила "нет".
И сегодня видя его перед собой, я Чую зверя, но который ушёл в тень.
И он больше не воевал?
Совсем не обнажал клыки? Не вооружался, не бросался на стены, душу свою не поджигал, словно фитиль?
И от этой тишины у меня болит.
Я скучаю по преданным зверькам, диковиным и диким.
Был щенок, славный, но дикий, рычащий, стискивающий за горло, мёртвой хваткой впивающийся... Я покинула его так же как остальных, но он стал первым в этой череде. И господи, я скулю, ведь того уже нет. Ведь никого из них уже нет.
Мой город пропитан кровью, но по большей части слезами. Слишком многие, слишком много, слишком часто, слишком яростно.
И он спрашивает, полностью соответствующий моей нужде, яростный и преданный, и сжимающий сталь у моей глотки: "Так ли болит?"
А я молюсь, чтобы это был последний мой громовой раскат в самое сердце. Летальный рубеж, который не обойти.